- Хочу, - сказал он.
- И я хочу, - сказал Симагин. И ободряюще улыбнулся сыну: -
А крылья у нас будут диаметром двадцать метров.
6
Он долго стоял, будто его пригвоздили. Привела - и увела,
думал он, каким-то чудом продолжая ощущать в ладонях и на коленях
худенькое, смешно увесистое тело. Привела - и увела.
Тот человек предал ее. Она несчастна.
Неужели нельзя решиться ради счастья трех людей?
Но разве это счастье - с грохотом вклепанное паровым
молотом! Ощущать ласку, зная, что это я сам ласкаю себя ее
руками, будто тряпичными ручонками куклы вожу по собственной
коже... Как если бы, отчаявшись обрадовать друзей, взял автомат,
поставил их к стенке и под дулом заставил кричать: "Мы рады!
Спасибо! Нам хорошо!"
Ненастоящая любовь - ежедневное напоминание того, что
настоящей добиться не смог, нескончаемое свидетельство
собственной несостоятельности...
Свинья! О чем ты думаешь? О себе, о себе! А Антон? А она
сама? Какое право я имею из-за себя не лечить ее?
Выдался погожий день.
Морозно светящиеся облака медленными грядами плыли по
ярко-синему небу. Тени печатались длинно и густо. Ледяное солнце
ослепительно гравировало город, остро полыхая стеклами
проносящихся машин.
Симагин издалека увидел Асю. Воздух застрял в горле, кровь
приклеилась к стенкам сосудов. Он боялся встретить ее с мужчиной
- нет, она шла одна, не торопясь, спокойная, во всем прежнем,
очень похожая на себя, но совсем другая. Он вспомнил ее слова,
адресованные его другу: мне нужно только то, что мне нужно, - и
понял, что обречен. И решительно пошел навстречу.
- Здравствуй, Ася, - сказал он. - Видишь, солнышко
специально, чтоб на лето похоже было...
Он сразу понял, что начал фальшиво. Это были слова из
прежней жизни - прежнего Симагина прежней Асе, о прежнем
солнышке. Симагин тосковал по тому себе смертельно, больше всего
на свете он хотел стать прежним, и при виде Аси прежние слова так
и рвались из горла. Но солнце было иным, осенним. Права на
прежние слова он еще не заслужил.
- Смотрите-ка вы, - ответила Ася. - Шляпу надел. Кто ж это
тебя надоумил?
- Ты не скучаешь?
- По кому? - спокойно парировала она.
- По нам с тобой.
- Нет.
- Я плохой?
- Ты никакой. Ты ничтожный, как моль. Вайсброд дал тебе идею
и работу, я дала тебе любовь и ребенка - а сам ты не можешь
ничего.
Он покивал.
- Скажи. Тот человек. Он не любит тебя?
- Мне неинтересно рассказывать.
- Я спрашиваю не из пустого любопытства. Это очень важно.
Она молчала. Но по ее лицу он понял. Он взял ее ладонь и
поцеловал. Она позволила.
- Мне холодно, - с вызовом сказала она, позволяя.
- Ну, пойдем потихоньку, - предложил он. Они пошли
потихоньку. Мимо монументального белоколонья Академии Наук, мимо
облупленного салата Кунсткамеры.
- Я на пять минут. Надо поговорить, Ася.
- Неужели ты не понимаешь, Симагин, что мне больно и
неприятно тебя видеть?
- Понимаю. Но это необходимо, я объясню. Только успокойся.
Она презрительно скривилась.
- Я спокойна. Это у тебя руки дрожат. Мадам твоя к тебе
являлась?
- Нет, - ответил он, не сразу поняв. Разговор все время шел
не туда. Он видел, что ее неприязнь нарастает, и это делало
совсем бессмысленным его отчаянный подход.
- Странно. Я была уверена, что она должна как-то отметить
годовщину своего апофеоза. Даже двух апофеозов, если мне не
изменяет память. Уж не умерла ли родами?
- Ася. Ты сейчас любишь кого-нибудь?
- Я вас всех ненавижу, - сквозь зубы проговорила она. Это
было то, что он надеялся услышать, и, видимо, она заметила тень
непонятного ей удовлетворения, скользнувшую по его лицу, потому
что остановилась - он остановился тоже - и, смерив его унижающим
взглядом, добавила:
- Не беспокойся, спать мне есть с кем. А подштанники ему
пусть жена стирает.
Она больна, одернул себя Симагин. Если бы он не знал этого
прежде, то с очевидностью убедился бы теперь. В родном ему теле
поселился другой человек. Но можно ли сказать о зарезанном, что
он стал другим? Его просто зарезали. Пока не ускользнули минуты
клинической смерти - надо лечить.
- Тебе было плохо со мной?
Ася неопределенно повела рукой.
- Дура была.
- Почему?
- По кочану, по капусте. Отстань от меня.
- Я хотел спросить, в чем это выражалось?
- Сидела в розовом сиропе и квакала.
- А как ты думаешь, Ася, Антону было...
- Антошка - мой сын! - крикнула она, сразу срываясь. - Мой!
Ему хорошо!
- Да, я знаю. Ты чудесная, умная, заботливая мать. Разве я
мог это забыть? Но с нами обоими ему было все-таки лучше. Или
нет? Как ты думаешь?
- Я не дам тебе искалечить парня. Он мужчиной вырастет, а не
пентюхом. Он только-только стал приходить в себя. Он отрывисто
рассмеялся и тут же оборвал себя.
- Прости.
- Не прощу. Иди смейся где-нибудь в другом месте. Хоть раз в
жизни подумай обо мне.
- Я думаю о тебе.
- Ты обо мне не думаешь. Ты думаешь, как бы вернуть лестную
игрушку. Ты ведь у нас ребенок. А если у ребенка отбирают игрушку
- пусть даже не очень любимую, достаточно, что привычную, - он
клянчит, на пузике ползает. Чтоб потом потешиться пять минут и на
месяц кинуть в угол.
- Ты не хочешь, чтобы все вернулось?
- Упаси Бог. Опять караулить у окошка и трястись: то ли тебя
автобусом переехало, то ли ты аспиранток портишь в творческой
тиши лабораторий...
- Да, - сказал Симагин, - признаться, именно это я и думал
услышать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85