И уже я плюнул бы ему в лицо! - Он немощно
ударил себя в узкую грудь несколько раз. - Но он далеко! Но я
выиграл! Я нашел вас! И выучил вас! И мы обгоняем их на пять лет!
Не сметь испортить! Сопляк!! Эта страна получит амбулаторные
резонаторы первой! Эта!! Тем и так неплохо!!
Он был страшен. Он задыхался. Он полез в карман, долго не
мог в него попасть, потом вытащил какие-то таблетки и кинул их в
рот трясущейся ладонью. Откинулся на стену и закрыл глаза.
- Эммануил Борисович... - прошептал испуганный Симагин. -
Эммануил Бо...
- Не желаю больше слушать вас, - сорванным голосом просипел
Вайсброд, придерживая валидолину языком. - Вон отсюда, мальчишка.
Слюнтяй.
Они долго молчали. Все было сказано. Дело в том, с кем ты,
думал Симагин. Для кого ты. Дыхание Вайсброда постепенно
выравнивалось.
- Хорошо, - сказал Симагин. - Я подумаю. Вайсброд открыл
глаза.
- Расходиться, господа, будем по одному, - вдруг проговорил
он. - Вы - направо. Я, - он горько усмехнулся, - налево... Я на
машине, Андрюша. Вас подвезти?
- Благодарю вас, Эммануил Борисович, - безжизненно ответил
Симагин. - Я хочу пройтись.
- Дождь.
- Какая разница.
Они медленно вышли в сетчато дрожащую темноту. По крыше и
капоту бежевой "Волги", выколачивая глухую дробь, густо плясали
фонтанчики. Вайсброд открыл дверцу - внутри, в мягкой уютной
подлодке, затеплился свет. Молча сделал приглашающий жест.
Нахохлившийся Симагин, пряча руки в карманы, отрицательно покачал
головой.
- Жаль, вы не умеете водить машину, - сипло сказал Вайсброд,
садясь. - Гонщик из меня сейчас... аховый.
Звонко ударила в корпус дверца и защелкнулась в пазах.
Заурчал стартер, вскрылись алым светом габаритные огни. Едва
различимый за мокрым стеклом Вайсброд снял левую руку с баранки и
помахал Симагину - Симагин в ответ покивал внутри поднятого
воротника. Проливной дождь увесисто сыпался ему на плечи,
барабанил по обвисшей шляпе. Заходили, поскрипывая, "дворники".
"Волга" дрогнула и, расплескивая протекторами воду из луж,
покатила к арке проходного двора. Следом пошел Симагин.
Он обещал подумать. На углу Большого и Двенадцатой линии его
едва не сбил грузовик. На мосту Шмидта было просторно и ветрено,
твердый дождь гвоздил щеки, грохотали в рыжем свете фонарей
трамваи, и мост упруго подскакивал над водянистой бездной. На
набережной Красного Флота, прогремев парадными дверями, навстречу
вывалилась компания, весело и нестройно вопящая под гитару:
"Гоголь, Гегель, Бабель, Бебель - жидовня проклятая! Бля, и ты,
моя Маруська, сделалась пархатая! Гоголь, Гегель, Бабель, Бебель
- классика опальная! Бля, до жопы надоела их брехня моральная!"
На Театральной, из приоткрытых окон первого этажа консерватории,
слышалось с какой-то репетиции удивительно красивое девичье
многоголосье: "У девицы в белом лице румяны играют. Молодого,
холостого парня разжигают. А женатому тошно цаловать нарошно!"
Симагин шел сквозь дождь и даже не спешил - все было далеко. Так
далеко. Резонаторы были еще далеко. Но ближе остального. Дождь
утихал. На канале Грибоедова - в Никольском уже пробило
одиннадцать - Симагин вошел в будку телефона и позвонил
Карамышеву.
- Простите, Аристарх Львович, - сказал он. - Не разбудил
вас?
- Нет, что вы! Да-да, он, - добавил Карамышев в сторону, а
потом опять Симагину: - А мы просто-таки чувствовали, что вы
позвоните. Я слушаю вас, Андрей Андреевич.
- Я, собственно, у вас под окнами. Случайно, честное слово.
Я просто гулял. И, кажется, придумал, как спровоцировать
развертывание.
- Немедленно поднимайтесь! - взволнованно крикнул Карамышев.
Симагин помедлил, потом спросил осторожно:
- Но ведь вы, как я понимаю... не один?
- Мы с Верой Автандиловной занимаемся математикой дважды в
неделю... она будет очень рада вас...
- Прос-стите! - страдальчески сказал Симагин и рывком
повесил трубку. Вышел из кабинки. Мотая головой от стыда, отошел
к парапету и неловко, поломав три спички, закурил. Только теперь
он понял, как продрог. Карамышев. Сухарь. Молодец, Карамышев.
Верочка, легкая и радостная, как олененок.
Завидуешь? спросил он себя и, затягиваясь, честно ответил:
завидую. Хотел бы целовать ее? Да. Но, наверное, не смог бы.
Целовать и не чувствовать, что чувствовал, целуя Асю, - обман.
Она-то может подумать, что я чувствую именно так! Подло целовать
женщину, не ставшую целью. Но ведь и средством я не сделаю ее
никогда! Значит, не подло? Не цель, не средство - просто. Как
ласкают ребенка. Как согревают в непогоду. А стоит улечься пурге
- улыбнуться и продолжить путь, каждый - свой. И даже если путь
един - все равно как-то вчуже, как-то отчасти порознь: шажок
вместе, шажок врозь... Но еще страшнее и несправедливее - если,
сам лишь согревая в непогоду, для нее станешь целью. Достойно ли
это? Или совесть уже кренится под напором продуктов работы желез?
Опершись на парапет локтями, нависнув над каналом, он жадно курил
и чувствовал, как медленно растворяется, рассасывается стыд,
стянувший сердце тугим полиэтиленовым мешком. Укол был слишком
внезапным.
Резко ударила дверь во влажной ночной тишине. Симагин
оглянулся. Верочка, ослепнув со света, в наспех накинутом пальто
- как Ася когда-то, озиралась у парадного. Потом, заметив,
бросилась прямо через брызжущие лужи, по-девичьи трогательно
всплескивая в воздухе каблучками. Она так разогналась, что едва
не налетела на Симагина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85