..
- Зачем ты его Вроткиным-то в глаза зовешь? - спросил
Вербицкий.
- А кто же он? - спросил Ляпишев, бессмысленно моргая. Он
был уже готов. Как бы не сгрябчили нас, с тревогой думал
Вербицкий.
- Верить, - опять завел Ляпа, елозя по тесному для его зада
стулу. - Во что-то нужно верить! Я же детский! Долдоны эти,
думаешь, читают меня? Слыхом не слыхивали! Они вообще не читают!
Хватит им плейера в ухо да видика в глаз... Мне приятель говорил,
учитель он... шмакозявки с седьмого класса сосать приучаются. Ее
спрашивают: зачем? Скучно, говорит - уроки, собрания... Ей
говорят: ну, любили бы друг дружку по-человечески. Он чего,
настаивал? Нет, я сама, говорит. До брака надо хранить чистоту,
это же ка-питал! Одна добавила: не будет последствий.
Чет-тырнадцать лет. Валериан! А я пишу: гуляли ученики ПТУ Надя и
Сережа, ему нравилось, какая она красивая, какая у нее кожа
чистая, нежная, и он наломал ей сирени и, преодолевая застенчи...
чивость, взял за руку, а она спросила: - Тебе нравится твоя
работа? - Да, я горжусь своей работой, только мастер у нас
немно-ожечко консерватор. И мне говорят: все очень неплохо, но
есть сексуальные передержки. Например, кожа. Причем тут кожа?
Поймите, это же де-ети! Подростки! Пусть ему понравятся ее
глаза... Валериан, кого от кого мы бережем? Мы себя от них
бережем, мы их боимся и делаем вид, что ничего не замечаем...
- Ты тоже сволочь, - сказал Вербицкий.
Пахло бензином, гарью, печеным асфальтом. Ляпишев не стоял.
Он неразборчиво бубнил о вере и вис на Вербицком. Черт, думал
Вербицкий, куда его денешь? Бросить бы на асфальт, пусть
валяется, хлам проклятый. Ляпишев начал икать совсем уже
исступленно, и Вербицкий, загнанно озираясь, привалил его к
ближайшей стене. Как по заказу, по переулку поперли прохожие,
таращась, будто пьяного не видели. Один даже прямо сказал вслух:
"Давненько я таких бойцов не видел! А если я милицию вызову?" -
"Ради бога!" - искренне ответил Вербицкий. Ляпишев навалился
двумя руками на стену, спросил удивленным и совершенно трезвым
голосом: "Да что же это такое?", а потом переломился пополам,
свесив голову ниже выкрутившихся рук, и в горле у него
заклокотало. Вербицкий бессознательно пытался сделать вид, что не
имеет к происходящему никакого отношения и стоит тут просто так,
любуясь ландшафтами. Выцветшая, как моль, скрюченная бабка
проползла мимо с туго набитой кошелкой, глядя укоризненно и
опасливо. "Ты - моль, не я!.." Ляпишев отбулькал свое и заперхал,
пристанывая; лицо его было зеленым, глаза спрятались. С каждым
выдохом из него вырывалось: "О господи... О господи... О
господи..." Бога ему подавай, подумал Вербицкий. Ему хотелось
убить Ляпишева. И всех прохожих. И всех. Из-за угла вывернули
парень с девушкой, у нее в руках был огромный букет сирени. Прямо
Надя и Сережа, подумал Вербицкий. Они увидели Ляпишева и
брезгливо перешли на другую сторону.
В такси Ляпишев ехать не мог - мутило; в трамвае не хотел.
Он рвался в бой и падал, когда Вербицкий его отпускал, чтобы,
например, пробить талон. "Я его отключу! - грозно ворчал он. - Я
детский!" От него разило невыносимо. На них смотрели. Чудом их не
сгрябчили по дороге.
Жена Ляпишева равнодушно глянула на висящего мужа и сказала:
- Бросьте на диван.
Вербицкий бросил. Ляпишев, вылупив кадык, завалил голову
назад; рот у него разинулся, нога свешивалась на пол.
- Противно? - спросила жена.
- Приятно.
Она понимающе кивнула.
- Спасибо, Валера. Зайдите.
- Не стоит, пожалуй.
- Ну хоть на пять минут. Я вас кофейком побалую. На вас лица
нет. Да и мне одной тут с ним...
Они прошли на кухню. За стенкой вдруг раздался оглушительный
храп, и жена вздрогнула, лицо ее перекосилось гримасой животного
отвращения.
- Уйду я от него, - сказала она вдруг. - Хватит.
- Опомнитесь, Рита, - ответил Вербицкий, рефлекторно
принимая вид сострадающего. - Столько лет вместе...
- Вот именно. Восемнадцати, дура, вышла за него. Такая
любовь - ах! Молодой, талантливый, добрый. Глаза светятся, детей
ласкает. С братом моим младшим души друг в друге не чаяли, только
и разговору: когда пойдем опять играть к дяде Коле? Ну, думаю,
судьба. Теперь брат приходит из плавания, сквозь зубы цедит;
брось, пока не поздно, эту падаль... Нет, не поздно. Мне двадцать
восемь только, и я твердо знаю теперь, что главное в мужчине - ум
и деньги.
- Рита, - спросил Вербицкий, с нетерпением глядя на
кофейник. - А почему у вас нет детей?
- От этого? - с искренним ужасом произнесла Рита. Вербицкий
пожал плечами. - Ну, сначала, знаете: рано, я хочу любить только
тебя... Потом - субсидии. Я, девчонка, кормила этого гада, и
училась, и работала, и тексты его вычитывала, пока он форсил и не
мог пристроить ни одной рукописи. Какие тут дети. Теперь-то он
пожиже стал - то ли водка, то ли на роду так написано... Да и
слава богу. Надо, надо сначала. Громадные деньги по стране ходят
- а этот сидит и буковки пишет!
- Вот как, - проговорил Вербицкий.
- А вот вы почему до сих пор один? - спросила она чуть ли не
с намеком. - Неужели не нашли женщины настоящей?
- Нашел, - ответил Вербицкий. - Знаете, совсем недавно. Он
замолчал. Что я леплю, промелькнуло у него в голове. И вдруг
будто ощутил снова, как проносится мимо недоступный сгусток
животворного огня. Дохнул солнечным жаром и улетел... Вербицкого
затрясла нервная дрожь. Да что это я, подумал он смятенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85