Здесь уютно. Жара не чувствуется. Сижу, пью за чужой счет «будвайзер» в холодных бутылках с длинным горлышком и веду задушевную беседу с человеком если и не блестящего, то, во всяком случае, развитого ума.
– Ты читал когда-нибудь Карла Маркса? – равнодушно спрашиваю я.
– Прочел от корки до корки, – отвечает он, слегка улыбаясь. – А заодно Веблена, Хоффера, Франца Фанона, не считая других. Милтона Фридмэна тоже читал, хотя, мне кажется, сейчас он уже здорово дискредитирован. И Рейгана, черт бы его побрал, – презрительно ворчит он, – на фоне этого ублюдка президент Никсон только выиграл!
О Боже! Так я пью пиво в компании рокера, который не в ладах с законом, придерживается радикально-социалистических воззрений в экономике и политике, а в своей повседневной речи употребляет словечки типа «подспудно».
– Расскажи мне об Одиноком Волке и об остальных.
– А что тебя интересует?
– Все, что я могу использовать для их защиты.
Неторопливым шагом он снова идет к холодильнику и возвращается, прихватив еще дюжину охлажденных бутылок. Сегодня я уже точно ни с кем больше не побеседую. Подняв руки с бутылками, мы салютуем ими друг другу. Он откидывается на спинку кресла, соображая, что нужно рассказать такого, что спасет жизнь друзьям.
– Он много чего натворил в жизни, но убийцей никогда не был. Одинокий Волк, одно слово. Да и остальные, насколько я знаю, тоже никогда никого не убивали.
– Ну и что из того?
– А ты что, хочешь знать, был он бойскаутом или нет? Не вытаскивал ли старушку из горящего дома, это тебе надо, что ли?
– Пригодится.
– Он воевал во Вьетнаме. Валялся в полевом госпитале в Дананге. Две медали за ранения в ходе боевых действий. Медаль за отвагу.
Это уже кое-что. Я делаю пометку в блокноте, позже надо будет проверить. Мне нравится парень, сидящий напротив, но, может, он просто хочет меня разжалобить.
– Конечно, под конец войны во Вьетнаме медали раздавали одну за другой, что плитки питания, – говорит он. – Надо же было сделать хорошую мину при плохой игре, понятно?
– Все равно это здорово! Жюри присяжных обожают героев войны. Что еще?
– У него был брат-гомосексуалист.
– Был?
– Он умер. По крайней мере, Одинокий Волк так говорит. Деталей я не знаю. Сам он об этом помалкивает, а набраться наглости и спросить никто не решается.
Мой ум работает с лихорадочной быстротой. Чего еще ждать после подобного вступления? А ведь это только один из четырех подзащитных.
– Об этом мало кто знает, – добавляет Джин. – Ты лучше спроси у него, хочет ли он, чтобы об этом стало известно. Вряд ли его обрадует то, что я рассказал тебе об этом.
– Не волнуйся, спрошу, – отвечаю я и, помедлив, продолжаю: – Ты – его друг, знаешь, что он за человек. А этот факт не сделал его терпимее?
– Как раз наоборот. Он ненавидит педиков лютой ненавистью. Мы все их не очень-то жалуем, – качает он головой, – но Одинокий Волк при виде гомиков просто звереет. Однажды чуть не замочил одного, решив, что тот к нему пристает. За что и схлопотал девяносто суток тюрьмы.
Никогда еще за всю свою практику я не был в большем затруднении. Поначалу я возликовал, день ото дня убеждаясь, что мои подзащитные невиновны, и проникаясь все большей злобой к тем слоям общества, которые взялись их судить. А теперь передо мной улика, вынуждающая признать, что допустимо и обратное: если убийство и не было открыто направлено против гомосексуалистов, у него достаточно яркая гомосексуальная окраска. А в довершение всего я узнаю, что мой подзащитный ненавидит педерастов животной ненавистью. Если Робертсон раскопает со своими ребятами этот лакомый кусочек, на пути у меня возникнет еще одно труднопреодолимое препятствие.
– Это хреновая новость! – откровенно говорю я. – Если она выплывет, и Одинокому Волку, и всем остальным могут дать вышку.
Он кивает.
– Пойми меня правильно, я рад, что ты сказал мне об этом, и мы с ним поговорим... но мне нужно сделать так, чтобы все было шито-крыто.
– То есть, если кто-то еще спросит меня об этом, я знать ничего не знаю, да?
Я делаю еще глоток пива.
– Подумай, может, тебе стоит поступить на юридический факультет? – шутливо предлагаю я. – Из тебя вышел бы неплохой адвокат.
– Пробовал.
– Ты поступал на юридический?
– Да, в Кейс-Уэстерн-Резерв. В Кливленде. Проучился в университете целый семестр. Понял, что это не для меня. Последняя моя тщетная попытка жить, как все.
Я смотрю на него во все глаза. Может, дает о себе знать выпитое пиво, трудно сказать, но я должен спросить его об этом.
– Ты умный человек, – искренне говорю я. – Зачем ты выбрал себе такую жизнь?
– Ну и вопросик, черт бы тебя побрал! – Он откупоривает новую бутылку.
– Ответь, сделай одолжение.
– Не каждый может жить так, как вы того хотите, – без обиняков отвечает он. – Или так, как следует. Так или иначе, на самом деле ответ тебе ни к чему.
– Но я же только что спросил тебя об этом!
– Слушай, приятель! Давай со мной без выкрутасов, ладно? Я знаю, почем фунт лиха. В результате такие, как я, превращаются в романтиков. Да, это опасно, потому что мы сами опасны. В общем, знаешь что... Я не такой плохой, как иной раз обо мне думают, но я и не кумир, по которому вся Америка сходит с ума. Иными словами, я не такой, как Питер Фонда в его «Беспечном ездоке», понял? Я бывал в каталажке. Знаешь, поделом ребятам, которые туда попадают! Они что-нибудь да натворили, может, связанное и с насилием. О нем они только и думают. Такое впечатление, что, когда их мысли не заняты тем, чтобы трахнуть телку, они ни о чем другом не помышляют, кроме как задать трепку какому-нибудь обывателю, честное слово!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174