По какой-то неведомой причине, не знаю почему (под хлопчатобумажной рубашкой Хардимана больше ничего нет), змеиные зубы будто отскакивают от массивного тела Хардимана, яд сочится ему на рубашку и дальше, на ремень.
– Аминь! – восклицает паства, выходя из состояния экстаза.
– Аминь! – гремит в ответ Хардиман, замедляя ритм танца.
– Аминь!
Он передает теперь уже безвредную змею женщине. Она ее целует, крепко сжимает обеими руками, чтобы удержать, и кладет в ящик, осторожно опуская крышку на место.
Затем Хардиман поворачивает голову к мокасиновой змее. Шум в храме снова смолкает.
– Привет, дьявол! – говорит он.
– Сатана! – восклицают собравшиеся.
Подняв руку, он подносит гадюку к своему лицу, между ними буквально несколько дюймов.
– Сатана! Твой брат пытался ужалить меня! Он пытался отравить меня! Но я дал ему отпор! Сам Господь дал ему отпор! А теперь яда у него больше нет. И я смеюсь над ним!
– Аминь!
– Я смеюсь и над тобой тоже! Ты – сатана в змеиной шкуре! Ты такой же глупый, как и он? – Он улыбается так, словно у них со змеей есть любимая шутка, которую, кроме них, никто не знает.
Змея извивается в двух дюймах от его лица, там кожа не такая крепкая и грубая, как на груди. Но змея-то этого не знает. Она знает только, что находится в руках какого-то человека, какого-то существа, которое гораздо сильнее ее самой.
Она не нападает.
Змеи не отличаются особыми умственными способностями, но я готов поклясться на Библии, что эта змея попросту струсила. Хардиман взглядом заставляет ее свернуться клубком и откладывает в сторону.
Когда я приехал, мне было холодно, но сейчас я обливаюсь потом, и причиной тому не устаревшая система отопления в храме, работающая на угле.
Певчие затягивают песню, какой-то старый гимн, смутно знакомый. Не знаю, что еще произойдет, но то, что я уже увидел, привело меня в трепет.
Пока хор поет, одна из танцующих женщин, извиваясь, словно змея, несет к алтарю большое полотенце и масонский кувшин с какой-то густой, темной жидкостью, по внешнему виду она напоминает самогон, который я пробовал в детстве.
Хардиман полотенцем вытирает лоб, на котором выступила испарина, и берет кувшин.
Меня разбирает любопытство. Я наклоняюсь к старику, сидящему впереди.
– А что в кувшине?
– Цианид, – говорит он так, словно речь идет о лимонаде.
– А зачем он?
– Чтобы выпить. – Обернувшись, он смотрит на меня.
Выпить? Это еще что такое, черт побери? Парень, который пьет яд и шутя обращается с ядовитыми змеями? Ну ладно, он чертовски обаятелен, может, самый обаятельный из всех, к кому я проникался симпатией, но у меня четверо подзащитных, приговоренных к смертной казни, судьба их зависит от него и от какого-то уличного мальчишки, которого он недавно обратил в свою веру! А если он на самом деле выпьет эту бурду и окочурится?
– Он что, пьет цианид? – тупо переспрашиваю я.
– Если это будет угодно Господу Богу.
Если это будет угодно Господу Богу!
Взобравшись на алтарь, Хардиман берет кувшин с цианидом и высоко поднимает его над собой.
«И если что смертоносное выпьют, не повредит им».
Мне доводилось видеть, как проповедники в Индии ступали на раскаленные угли, от которых ноги у них, по идее, должны были бы обгореть до самых лодыжек, и сходили с них как ни в чем не бывало. Не спорю, во время моего увлечения Коренной американской церковью мне приходилось сталкиваться (правда, не воочию, такие сведения я почерпнул из источников, заслуживающих всяческого доверия) с такими же невероятными чудесами. Но люди, способные пить яд из масонского кувшина?
Хардиман разглядывает сосуд, подносит кувшин к лицу и, сунув голову в его отверстие, делает глубокий вдох.
– Ну и гадость! – говорит он. – Таким цианидом можно сжечь себе все внутренности.
Собравшиеся хохочут.
– Аминь! – орут они. – Скажи то же самое!
Долгим взглядом, в котором читается чуть ли не сожаление, смотрит он на сосуд и отставляет его в сторону, сбоку от алтаря.
– Этим я займусь попозже, – говорит он. – Может, попозже.
Выйдя на середину алтаря, он бросает взгляд на собравшуюся внизу паству.
– Вы знаете, кто такой Иисус Христос? – Голос у него тихий.
– Аминь! – отвечает ему толпа. – Конечно, да, это Бог.
– Знаете ли вы, кто такой Иисус Христос? Живет ли он внутри вас, в вашем сердце ?
– Да!
– Аминь!
– Знаете ли вы Иисуса, живет ли он в вашем сердце ?
– Да!
– Аминь!
– Вы знаете Его!
– Да!
– Он живет в вашем сердце!
– Да!
– Вы знаете Иисуса Христа!
– Да!
– Целиком!
– Да!
– Без всяких оговорок!
– Да!
– Он живет в вашем сердце!
– Да!
– Целиком!
– Да!
Рядом со мной какая-то женщина падает в обморок. Соседи укладывают ее на стул и снова поворачиваются к Хардиману, чтобы не пропустить ни одного слова.
– Какого же друга я обрел в лице Иисуса Христа! – Он произносит слова нараспев, густым, звучным басом, достойным самого Поля Робсона. Паства начинает подпевать, вкладывая в пение всю душу.
Слова почти незнакомые, но я тоже присоединяюсь к хору. Наверное, поступить иначе я и не могу, не потому, что так нужно, а потому, что меня захватывает чувство сопричастности с происходящим. Я начинаю понимать, с какой стати человек, якобы убивший другого человека (так, во всяком случае, утверждает Скотт Рэй), нанесший ему сорок семь ножевых ранений и отрезавший половой член, изъявляет готовность сделать добровольное признание. Преподобный Хардиман – на самом деле великая сила.
Мы исполняем еще несколько псалмов. Кроме Хардимана, чернокожих тут больше нет, но, похоже, это не играет ровным счетом никакой роли. Для людей он – своего рода духовный наставник, только это и имеет значение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174