(Так мы думали про Вьетнам, нам казалось, что мы ни за что не поступимся своими принципами, не превратимся в зажиточных мещан. Черт, какими же пустыми мечтателями мы оказались!)
Три черно-белых плаката на стене моей комнаты, три кумира моего поколения – сейчас они уже в могилах, а их идеи дискредитированы или, хуже того, признаны неуместными. Воистину, нет на свете ничего более постоянного, чем временное.
Тут мне приходится одернуть себя, черт возьми, старина, ты в тюрьме, идеологии здесь нет и в помине, не надо настраиваться на романтический лад.
Рядом с Одиноким Волком сидят еще несколько заключенных, я сразу замечаю Гуся, он слева от него. Гусь улыбается мне, сдернув с головы пестрый платок, приподнимается и, перегнувшись через стол, пожимает мне руку.
Всего их девять человек, они сидят за столом и ждут меня. Это совет заключенных, который всем тут заправляет, с ним мне и предстоит вести переговоры.
В этой комнате почище, и воздух не такой тяжелый. Все дерьмо они убрали, поскольку здесь будет происходить торг, а они не хотят постоянно напоминать о том, что произошло. Ловкий прием, потому что то, что я вижу, непременно отразится на ходе моих мыслей, как бы беспристрастно мне ни хотелось себя вести. Да, я адвокат заключенных, но в то же время сейчас я представляю и официальные власти, нахожусь по другую сторону баррикад, с противоположной стороны стола, чего и не скрываю. Не скажешь, что мы с ними на короткой ноге, я с ними заодно лишь постольку, поскольку перед нами стоит одна и та же проблема, с которой надо сообща справиться.
Но, несмотря на все, я рад видеть Одинокого Волка и Гуся. Рад, что они живы, поскольку не был в этом уверен.
– У нас тут кое-что произошло, – говорит Одинокий Волк.
– Вижу, – отвечаю я. Он держится хладнокровно, но я могу быть еще хладнокровнее. Выдерживаю паузу, сохраняю официальное выражение лица, но потом улыбаюсь. Как хорошо, что я снова вижу этого человека, могу говорить с ним. Затем поворачиваю голову и по очереди смотрю на каждого, кто сидит за столом напротив. Мы внимательно разглядываем друг друга. Важный момент. От того, как они ко мне относятся, сколь откровенно, по их мнению, я стану вести себя с ними, во многом будет зависеть исход моей миссии. А она прежде всего состоит в том, чтобы бунт не перерос в открытое столкновение.
Повернув голову сначала в одну сторону, потом в другую, Одинокий Волк обводит взглядом товарищей.
– Мы составили список жалоб, – говорит он, пододвигая мне через стол груду разлинованных листов.
Я не дотрагиваюсь до них.
– Прежде чем перейти к жалобам, нужно решить ряд вопросов.
– Например? – спрашивает один из сидящих напротив.
– Я говорю о состоянии, в котором находятся заложники.
– С ними все в порядке, – отвечает Одинокий Волк.
– Я хочу увидеться с ними.
– Это можно устроить.
– Наедине.
Он пожимает плечами, всем своим видом как бы говоря: «Так я и думал».
– Ну да, можно. Хотя прежде я хочу тебе кое-что показать. Я сам тебя отведу.
Обойдя стол, он направляется к двери. Я иду следом за ним, стараясь не отставать. Мой чернокожий провожатый идет с нами. Остальные остаются ждать. Это у них хорошо получается.
Мы спускаемся в самое гиблое место – блок, где находятся камеры-одиночки. Здесь не так сыро, несколько лет назад судьи объявили этот корпус закрытой зоной, пойдя на слишком суровый и необычный шаг, поэтому там и не оказалось мужчин, стараниями которых унитазы могли засориться. Запах здесь не такой отвратительный, не такой резкий и кислый, какой исходит от человеческих экскрементов, а более сладкий и острый. Жара стоит невыносимая, здесь даже жарче, чем наверху, в тюремном корпусе. Со всех нас градом льет пот, хоть черпай его ведрами.
По обеим сторонам коридора тянутся массивные двери. В нижней части каждой из них виднеется небольшое отверстие, через которое в камеру передаются подносы с едой и затем вынимаются обратно.
– Возьми себя в руки, – предостерегающим тоном говорит мне Одинокий Волк, распахивая одну из дверей.
24
Вооружившись и захватив сложные инструменты достаточной пробивной мощи, способные за пять минут сокрушить стены центра управления, первая группа заключенных прорвалась в крыло, где располагались камеры предварительного содержания.
Среди заключенных была группа тех, кто больше всего боялся, что восстание арестантов увенчается успехом. Услышав, что мятеж завершился успешно, они принялись молиться. Это было единственное, что им оставалось, – молиться и уповать на то, что решетки камер защитят их от тех, кто во что бы то ни стало хотел вытащить их наружу. А то, что нападение неизбежно, они прекрасно знали. Все они добровольно пошли на риск, когда согласились доносить на своих же товарищей-заключенных. Да, они рисковали, но достаточно разумно, поскольку система тюремных учреждений была кровно заинтересована в безопасности и благосостоянии таких людей и защищала их практически от всего на свете.
Только не от захвата тюрьмы заключенными – от этого события их ничто уже не могло защитить.
Как же завопили сидевшие в этих камерах мужчины, увидев, кто стоит перед ними. Они испускали пронзительные, истеричные вопли, как женщины, которых насилуют, или мужчины, когда их кастрируют. Сбывалось то, что могло присниться только в самом кошмарном сне. Их презирали все, даже охранники, и они это знали, но пользовались преимуществами своего положения и даже тем, что срок заключения им могли резко скостить. Бывало, доходило и до того, что их сначала выпускали на свободу условно, а потом и вовсе освобождали от отбывания тюремного заключения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174