— Давай, побыстрее, — прокричал кто-то, возможно, тот же самый человек, который кричал и графу.
Крессида проигнорировала этот выкрик.
— Я пришла к выводу, что больше не могу продолжить обман, который управлял моей жизнью в течение последних одиннадцати лет.
Зал загудел. Каждый понял, что она собирается сказать, и все же, никто из них не верил, что это могло быть правдой.
— Поэтому, — продолжала Крессида, голос ее нарастал, — Я решила открыть вам мою тайну.
— Леди и Джентльмены, Я леди Уислдаун!
Глава 11
Колин не мог вспомнить, когда он входил последний в зал с таким сильным дурным предчувствием.
Последние несколько дней не были лучшими днями в его жизни. Он был в плохом настроении, которое еще больше ухудшалось от сознания того факта, что он был всем известен своим хорошим настроением, которое подразумевало то, что каждый буквально чувствовал себя вынужденными комментировать его состояние.
Что могло быть хуже для плохого настроения, чем постоянные вопросы:
— Почему ты в таком плохом настроении?
Его семья прекратила что-либо спрашивать у него, после того, как он фактически прорычал — прорычал! — на Гиацинту, когда она всего лишь попросила его сопровождать ее в театр на следующей неделе.
Колин никогда не думал, что он способен рычать.
Он оказался перед необходимостью принести свои извинения Гиацинте, что являлось довольно неприятной задачей, так как Гиацинта никогда не принимала извинения благосклонно, по крайней мере, не от своих братьев.
Но объяснение с Гиацинтой было самой маленькой проблемой. Ни одна его сестра заслуживала его извинений.
Именно поэтому его сердце забилось от странного возбуждения, и в немыслимым темпе, когда он вошел в зал Максфилдов. Пенелопа должна была быть здесь. Он знал, что Пенелопа должна была быть здесь, потому что она всегда посещает главные балы сезона, хотя и делает это в большинстве случаев в качестве дуэньи своей сестры.
Было что-то уничижительное в чувстве его беспокойства и взволнованности, которое возникло из-за предстоящей встречи с Пенелопой.
Пенелопа была … Пенелопой. Было такое ощущение, что она всегда стояла у периметра зала, вежливо улыбаясь. И он считал это, конечно, само собой разумеющимся. Некоторые люди не менялись, и Пенелопа была одной из них.
Кроме того, что она все-таки изменилась.
Колин не знал, когда это случилось, и вряд ли кто-нибудь другой, кроме него, мог заметить это, но Пенелопа не была больше той самой женщиной, которую он всегда знал.
Или, может быть, она все же была той самой женщиной, а изменился он.
Из-за чего он чувствовал себя еще хуже, потому что в этом случае, Пенелопа была интересной, чудесной и необычайно привлекательной все эти годы, а он был незрелым настолько, что не смог заметить ее красоту и изящество.
Нет, лучше думать, что изменилась сама Пенелопа. Колин никогда не был большим любителем самобичевания.
Но, независимо от этого, он должен перед ней извиниться, и извиниться как можно скорее. Он должен извиниться за поцелуй, потому что она была леди, а он был (по крайней мере, большую часть времени) джентльменом. И он должен извиниться за свое дурацкое поведение после поцелуя, потому что это было просто необходимо сделать.
Лишь Небеса могли знать, что могла подумать Пенелопа о том, что же он о ней думает.
Было нетрудно найти ее, после того, как он вошел в зал. Он даже не посмотрел на танцующие пары (что ужасно злило его — почему другие мужчины могли пригласить ее на танец?). Он сразу сфокусировал свое внимание вдоль стен, и скоро увидел ее, сидевшую на длинной скамье, рядом с —
о, Господи! — леди Данбери.
Ладно, не оставалось ничего другого, как прямо идти вперед. Пенелопа и эта назойливая старушка держали друг друга за руки, и нечего было даже думать, что леди Данбери исчезнет в ближайшее время.
Когда он подошел к двум леди, он склонился в изящном поклоне перед леди Данбери.
— Леди Данбери, — произнес он, возвращая свое внимание на Пенелопу. — Мисс Физеренгтон.
— Мистер Бриджертон, — сказала леди Данбери, с удивительным отсутствием колкости и резкости в своем голосе, — Как приятно видеть вас здесь.
Он кивнул, затем посмотрел на Пенелопу, задаваясь вопросом, о чем же она сейчас думает, и способен ли он прочесть это в ее глазах.
Но независимо оттого, что она думала — или чувствовала — все это было сокрыто под толстым слоем нервозности. Или, лишь нервозность, было то, что она чувствовала рядом с ним. Он не мог обвинять ее в этом. После того, как он вылетел из ее гостиной без объяснения … она была вынуждена чувствовать смущение. И весь его опыт говорил ему, что смущение неизменно ведет к опасениям и страхам.
— Мистер Бриджертон, — в конце концов, пробормотала она, ее голос был безупречно вежливым.
Он слегка откашлялся. Как вырвать ее из когтей леди Данбери? Он не собирался уничижаться под любопытным взглядом старой графини.
— Я надеялся …, — начал он, собираясь сказать, что надеялся на личную беседу с Пенелопой.
Леди Данбери была ужасно любопытной, но не было другого способа, избавиться от нее. Но как только он сформировал свою просьбу, он осознал, что происходит нечто странное в танцевальном зале Максфилдов. Люди шептались, и указывали на небольшое возвышение, где находился маленький оркестр, члены которого уже сложили свои инструменты. Кроме того, ни леди Данбери, ни даже Пенелопа не удостаивали его достаточным количеством внимания.
— На что это все смотрят? — спросил Колин.
Леди Данбери, даже не посмотрев на него, ответила:
— Крессида Туомбли собирается сделать какое-то объявление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117