Ничто, не могло быть дальше от истины, понял он, чем это утверждение. И ничто, не могло испугать его больше.
Глава 6
У всех имеются свои секреты.
Особенно у меня.
Светская хроника Леди Уислдаун, 14 апреля 1824
— Мне жаль, что я не знала, что ты ведешь дневник, — сказала Пенелопа, повторно нажимая на его ладонь.
— Почему?
— Я не уверена, — сказала она, пожимая плечами. — Всегда интересно узнать, что в каком-нибудь человек скрыто намного больше, чем видно невооруженным глазом, ты не думаешь?
Колин несколько минут молчал, затем неожиданно выпалил:
— Тебе, правда, понравилось?
Выражение лица стало немного удивленным.
Он был испуган. Сейчас, он, по общему признанию один из самых популярный и искушенных джентльменов высшего света, превратился в робкого школьника, зависящего от каждого слова Пенелопы Физеренгтон, успокаиваясь лишь после ее похвалы.
О, Господи, он зависел от Пенелопы Физеренгтон.
Не то, чтобы что-то было не так с Пенелопой, поспешил он себе напомнить. Просто она была…ну, хорошо…она была Пенелопой.
— Конечно, мне понравилось, — произнесла она с мягкой улыбкой, — Я только что, тебе закончила тебе это говорить.
— А что было первой вещью, поразившей тебе, при чтении дневника? — спросил он, решив, то теперь он мог бы выглядеть законченным дураком, ведь он и так уже наполовину идиот, раз решился спрашивать ее.
Она озорно улыбнулась.
— Вообще-то первой вещью, поразившей меня, что твоя манера написания слов была гораздо более опрятной, чем я могла предположить.
Он нахмурился.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне трудно представить тебя, склоняющимся над партой, и совершающим такие точные движения, выписывая закорючки — ответила она, напрягая губы, чтобы скрыть улыбку.
Даже если до этого не было причины для справедливого негодования, то теперь она точно появилась.
— Я хочу, чтобы ты знала, я много времени провел в классной комнате, склоняясь над партой и выписывая эти закорючки, как ты выразилась.
— Я в этом уверена.
— Хм-пх.
Она склонила голову вниз, стараясь не улыбнуться.
— Мои закорючки были довольно неплохие, — добавил он.
Сейчас это была просто игра, так или иначе, было забавно играть роль рассерженного школьника.
— Безусловно, — ответила она, — Мне они особенно понравились. Очень хорошо сделаны. Весьма неплохие … закорючки для вас.
— В самом деле?
Она постаралась сохранить серьезное выражение лица: — В самом деле.
Его пристальный взгляд скользнул по ней, и на мгновение, он почувствовал в себя непонятную робость.
— Я рад, что тебе понравилось чтение моего дневника, — произнес он.
— Это было чудесно, — сказала она, мягким далеким голосом. — Очень чудесно и … — смотря вдаль, она немного покраснела. — Ты можешь подумать, что я глупая.
— Никогда, — пообещал он.
— Ладно, одной из причин, почему я наслаждалась эти чтением, это потому, то у меня возникло чувство, будто ты испытывал наслаждение, записывая это.
Колин долго молчал. Не было никогда такого, чтобы он наслаждался своим письмом, это было нечто такое, что он просто делал.
Он писал, потому что не мог вообразить себя, не делающим это. Как мог он путешествовать по чужим землям, и не сохранить записей всего того, что он увидел, что он узнал, и наверно, самое важное, что он почувствовал?
Но сейчас, словно вернувшись назад во времени, он понял, что он каждый раз ощущал некое чувство удовлетворения всякий раз, когда он записывал фразу, по его мнению, точную, а предложение особенно верное.
Он отчетливо вспомнил то мгновение, когда он написал то описание, что читала Пенелопа. Он сидел на пляже в сумерках, когда солнце еще грело его кожу, а песок был твердый и в то же самое время мягкий под его голыми ступнями. Это был божественный момент — когда он мог ощущать то теплое, ленивое чувство, которое можно, по-настоящему, почувствовать лишь в конце лета (или на изумительных пляжах Средиземноморья), и он пытался придумать наиболее точной способе, описать
воду.
Он сидел там вечность — на самом деле не больше полчаса — перо стояло на бумаге дневника и ждало его вдохновения. А затем, он неожиданно понял, что температура была точно такой же, как в немного остывшей ванне, и на его лице появилась широкая восхищенная улыбка.
Да, он любил писать и наслаждался этим. Забавно, что он до сих пор не понимал этого.
— Хорошо, когда в твоей жизни есть что-то, — мягко сказала Пенелопа, — Что-то, приносящее удовлетворение и наполняет твою жизнь смыслом.
Она сложила руки на своих коленях, и посмотрела вниз на них.
— Я никогда не понимала радости спокойной и ленивой жизни.
Колину захотелось прикоснуться пальцами к ее подбородку, и увидеть ее глаза, когда он спросит ее:
“Что ты делаешь, чтобы наполнить свою жизнь смыслом?” Но, он не сделал этого.
Это было бы чересчур прямолинейно, и это бы значило, признаться самому себе, как ему интересен ее ответ. Поэтому, когда он спросил ее, он все еще держал руки скрещенными перед собой.
— Ничего, по правде говоря — ответила она, тщательно изучая свои ногти.
Потом, после долгой паузы, она неожиданно задрала подбородок вверх, так быстро, что он почти почувствовал приступ головокружения.
— Я люблю читать, — сказала она, — Хотя, фактически, я читаю не так уж и много. Еще я вышиваю время от времени, но я не очень хорошо делаю это. Я хотела бы сделать что-то большее, но, ладно…
— Что? — почти подталкивал ее Колин.
Пенелопа покачала головой.
— Ничего. Ты должен радоваться своим путешествиям. Я очень завидую тебе.
Наступило долгое молчание, не неуклюжие и неудобное, но, тем не менее, довольно странное и непонятное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117