Не выдержав, Колин резко сказал:
— Этого недостаточно.
Тон его голоса, казалось, был настолько неуместный в их разговоре, что Пенелопа лишь удивленно посмотрела на него и спросила:
— Что ты хочешь этим сказать?
Он небрежно пожал плечами.
— Мужчина не может всю жизнь путешествовать, это было бы крайне забавно.
Она рассмеялась, затем, посмотрев на него, неожиданно поняла, что он совершенно серьезен.
— Прости, — сказала она, — Я не хотела обидеть тебя.
— Ты не обидела, — произнес он, взяв стакан и сделав большой глоток лимонада.
Стакан издал хлюпающий звук, когда Колин поставил его обратно на стол; было ясно, что он не привык пользоваться правой рукой.
— Две самые лучшие части путешествия, — объяснил он, вытирая рот одной из чистых салфеток, — Это отъезд из дома и приезд домой, кроме того, что я теряю семью, когда уезжаю на неопределенное время.
Пенелопа не могла ничего ответить — по крайней мере, ничего, что не звучало бы как банальность, поэтому она просто ждала от него продолжения.
Некоторое время он ничего не говорил, затем он усмехнулся, и, взяв дневник, захлопнул его с громким звуком.
— Они так не считают, но они все для меня.
— Так и должно быть, — сказала она мягко.
Если он и услышал ее, то не подал вида.
— Это очень хорошо и интересно — вести личный дневник, когда путешествуешь, — продолжал он, — Но, как только я оказываюсь дома, мне просто нечего делать, — добавил он.
— Я думаю, в это трудно поверить
Он ничего не сказал, лишь взял кусок сыра с подноса. Она наблюдала за ним, пока он ел, затем после того, как он запил сыр лимонадом, его поведение изменилось. Он казался сильно взволнованным, словно услышал что-то тревожное, когда спросил ее:
— Ты в последнее время читала леди Уислдаун?
Пенелопа заморгала от неожиданной смены темы.
— Да, конечно, но к чему этот вопрос? Разве все ее не читают?
Он отмахнулся от ее вопроса.
— Ты заметила, как она описывала меня?
— Да, это почти всегда было благоприятно для тебя, разве не так?
Он снова замахал рукой — даже слишком интенсивно, по ее мнению.
— Да, да, но дело не в этом, — произнес он с отвлеченным видом.
— Ты будешь думать, что все дело именно в этом, — сухо сказала она, — Когда будешь походить на перезревший цитрус.
Он вздрогнул, дважды открыл и закрыл рот, и, в конце концов, сказал:
— Если тебе от этого станет легче, я могу сказать, что до этого момента, я не помнил, чтобы она тебя так называла.
Он замолчал, подумал немного, и добавил:
— Фактически, я до сих пор не помню это.
— Все в порядке, — сказала она, надевая на лицо свою лучшую маску: “Я девушка что надо!” — Я уверяю тебя, я никогда не принимала это близко к сердцу. Я всегда питала нежное отношение к лимонам и апельсинам.
Он, было, собрался что-то говорить, затем остановился, посмотрел ей прямо в глаза и сказал:
— Я надеюсь, мои слова не покажутся тебе отвратительными и оскорбительными, но то, что уже сказано и сделано, я не могу этого исправить.
Пенелопа с некоторым замешательством поняла, что часто думает так же.
— Но я говорю тебе, — продолжал он, глаза его были ясные и серьезные, — Поскольку думаю, что ты можешь понять меня.
Это был комплимент, странный, непохожий на остальные, но, тем не менее, комплимент.
Пенелопа больше всего на свете захотелось сейчас положить свою руку поверх его руки, но, конечно же, она так не сделала. Она лишь кивнула, и сказала:
— Ты можешь говорить со мной о чем угодно, Колин.
— Мои братья, — начал он, — Они, — он замолчал, безучастно глядя в окно, затем резко повернулся к ней и сказал: — Они достигли того, чего хотели. Энтони — виконт, и я не хотел бы взваливать на себя его обязанности, но у него есть цель в жизни. Все наше наследство и имущество в его руках.
— Я думаю не только оно одно, — мягко сказала Пенелопа.
Он вопросительно посмотрел на нее.
— Я думаю, твой брат чувствует ответственность за всю свою семью, — пояснила она.
— Представь, какое это тяжкое бремя, — произнес он.
Колин старался сохранять безразличное выражение лица, но он никогда не был умелым стоиком, и наверно, на его лице было видно тревога, потому что Пенелопа поднялась со своего стула и горячо добавила:
— Но я не думаю, что он возражает против этого! Это очень подходит ему.
— Совершенно точно! — воскликнул Колин, с таким видом, словно она открыла что-то по настоящему важное.
В противоположность этому … этот … глупый разговор о его жизни. У него не было причин жаловаться. Он знал, что у него не было никаких причин для жалоб, и все же…
— Ты знаешь, что Бенедикт рисует? — спросил он ее.
— Конечно, — ответила она, — Все знают, что он рисует. Его картина висит в Национальной Галерее. И я думаю, что планируют повесить еще одну его картину. Его пейзаж.
— Правда?
Она кивнула.
— Элоиза сказала мне.
— Тогда, должно быть это правда. Я не могу поверить, что мне об это ничего не сказали.
— Ты был далеко, — напомнила она ему.
— Я пытаюсь сказать, — продолжил он, — То, что у них у обоих имеется цель в жизни. А у меня нет ничего.
— Это не может быть правдой, — сказала она.
— Я думаю, мне то лучше знать.
Пенелопа села обратно на стул, пораженная его язвительным тоном.
— Я знаю, что люди думают обо мне, — начал он, и хотя Пенелопа решила не прерывать его и дать ему высказаться, она не могла не вмешаться.
— Ты всем нравишься, — поспешила сказать она, — Все просто обожают тебя.
— Я знаю, — простонал он, выглядя страдающим и робким в одно и тоже время, — Но …
Он взъерошил свои волосы рукой.
— Боже, как же выразить это, и не выглядеть при этом полной задницей?
Глаза Пенелопы широко открылись от изумления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117