Ты не боишься говорить то, что думаешь.
Пенелопа потрясенно уставилась на нее. Она прожила десять лет своей жизни, никогда не говоря того, что она хотела сказать. С людьми, которых она хороша знала, она была открытой и искренней, иногда даже забавной, но среди незнакомцев, она не могла вымолвить ни слова.
Она впомнила бал-маскарад, который однажды посетила. Она посетила много бал-маскарадов, но один бал был для нее особенным, потому что тогда, она нашла себе маскарадный костюм — ничего особенного, всего лишь платье, стилизованное под начало 17 века, в котором она могла чувствовать, что ее личность хорошо скрыта. Благодаря маске. Она была большой и закрывала почти все ее лицо.
Она чувствовала себя преобразованной. Внезапно, свободная от бремени быть Пенелопой Физеренгтон, она чувствовала, как на передний план вышла новая индивидуальность.
Это было не так, словно появилась новая индивидуальность, она была все та же, но она совсем на себя не походила.
Она смеялась; она шутила; она даже флиртовала.
Она поклялась самой себе, что следующей ночью, когда все костюмы будут убраны, и она будет одета в свое лучшее вечернее платье, она будет самой собой.
Но этого не случилось. Она пришла на бал, она кивала и вежливо улыбалась. Но, так или иначе, она снова стояла у периметра комнаты, и пыталась слиться с обоями.
Казалось, что быть Пенелопой Физеренгтон, кое-что означает. Ее тут же отбросило на годы назад, в тот ее первый ужасный сезон, когда ее мать настояла на том, чтобы выйти в свет, даже притом, что Пенелопа умоляла этого не делать. Пухлая девочка. Неуклюжая девочка. Всегда одетая в цвета, неподходящие ей. Не имело значения, что она стала гораздо стройнее и изящнее, и наконец-то выбросила все свои желтые платья. В этом мире — мире Лондонского высшего общества — она всегда будет той же самой Пенелопой Физеренгтон.
Это была ее ошибка в такой же степени, как и ошибка окружающих. Настоящий порочный круг.
Каждый раз, когда Пенелопа входила в танцевальный зал, она видела всех тех людей, которые давно ее знали, и каждый раз чувствовала, как снова превращается в застенчивую, неуклюжую девочку из прошлого, а не в самоуверенную молодую женщину, которой как ей нравилось думать, она стала — по крайней мере, глубоко внутри.
— Мисс Физеренгтон, — позвала ее леди Данбери мягким — даже можно сказать, удивительно нежным — голосом. — Что-то не так?
Пенелопа знала, что долго молчит, и ей надо что-то сказать, но так или иначе, ей потребовалось еще несколько секунд, чтобы собраться с мыслями.
— Не думаю, что вы правы, — наконец, сказала она, поворачиваясь к леди Данбери, и смотря на нее, когда говорила последние слова: — Я никогда не знала, что сказать людям.
— Ты знаешь, что сказать мне.
— Вы другая.
Леди Данбери откинула голову назад, и засмеялась.
— Даже если считать это приуменьшением …Ох, Пенелопа … Я надеюсь, ты не возражаешь, если я буду называть тебя по имени — если ты можешь высказывать свое мнение мне, ты можешь делать это с любым человеком. Половина мужчин в этом зале трусливо разбежались по углам через минуту, после моего появления в зале.
— Они просто не знают вас, — сказала Пенелопа, поглаживая старую леди по руке.
— Также, они не знают и тебя, — довольно многозначительно проговорила леди Данбери.
— Да, — сказала Пенелопа с покорностью в голосе, — Они не знают меня.
— Я бы сказала, что это большая потеря с их стороны, но это было бы слишком бесцеремонно с моей стороны, — проговорила леди Данбери. — Бесцеремонно по отношению не к ним, а к тебе, потому что, я довольно часто называю их дураками — а я, действительно, называя их дураками слишком часто, а поскольку я уверена, ты знаешь это — некоторые из них фактически нормальные люди — это просто преступление с их стороны не хотеть познакомиться с тобой. Я — Хм-м … Интересно, что же будет.
Пенелопа сидела на стуле, необъяснимо постепенно выпрямляясь от слов леди Данбери. Она спросила старую леди: — Что вы имеете в виду?
Но стало ясно, что все вокруг пришло в движение.
Люди шептались и двигались по направлению к небольшому возвышению, где сидели музыканты.
— Вы! — леди Данбери ткнула своей тростью в бедро близстоящего джентльмена, — Что происходит?
— Крессида Туомбли собирается сделать свое заявление, — ответил он и быстро отошел в сторону, чтобы избежать продолжения беседы с леди Данбери и ее тростью.
— Я ненавижу Крессиду Туомбли, — пробормотала Пенелопа.
Леди Данбери издала приглушенным смешок.
— И ты говоришь, что не знаешь, что сказать? Не вводи меня в заблуждение. Почему ты так сильно терпеть ее не можешь?
Пенелопа пожала плечами.
— Она всегда вела себя крайне плохо по отношению ко мне.
Леди Данбери понимающе кивнула.
— У всех хулиганок есть своя любимая жертва.
— Сейчас не так плохо, — сказала Пенелопа, — Но раньше, когда мы обе — когда она была Крессидой Купер — она не упускала случая помучить меня. И люди … ладно …, — она потрясла головой, — Это уже не имеет значения.
— Нет, пожалуйста, — проговорила леди Данбери, — продолжай.
Пенелопа вздохнула.
— Это все, действительно, ерунда. Просто я заметила, что люди не спешат защищать другого человека. Крессида была популярной — по крайней мере, по сравнению с другими — она скорее пугала всех остальных девочек нашего возраста. Никто не смел идти против нее. Хорошо, почти никто.
Это привлекло внимание леди Данбери, и она улыбнулась.
— Кто же был твоим защитником, Пенелопа?
— Защитниками, — поправила Пенелопа, — Бриджертоны всегда приходили ко мне на помощь. Энтони Бриджертон однажды проигнорировал ее, и повел меня к столу — ее голос прервался от воспоминаний, — хотя, по правде, сказать, он не должен был этого делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117