в настоящее время — через несколько часов после ранения и операции — Хорунжая чувствует себя более чем удовлетворительно и находится на пути к быстрому выздоровлению.
Фармагей умел описывать события так, что в его картине был только один герой — научный руководитель института. Не все ли равно, кто из его учеников спас эту юную жизнь? Ведь не руки творят чудеса, а разум. Каждый из здешних ординаторов одним и тем же, единственно правильным способом обработал бы рану, таким образом избежал бы возможных осложнений и любой ценой добился бы, чтобы послеоперационное забытье перешло в целительный сон. Ученик — это всего-навсего сосуд, куда учитель переливает излишек своих знаний и опыта.
Федор Ипполитович слушал Фармагея как будто равнодушно. Но ни разу не перебил его, хоть в докладе было куда больше беллетристики, чем у Друзя на пятиминутке.
Очень хорошо, что при этом не было Игоря...
Хоть Марина Эрастовна и выспалась, лицо у нее было такое же бледное, как и ночью, глаза обведены черными тенями. Но, заметив в профессорской свите Друзя, улыбнулась ему,— правда, только глазами. Во время доклада ординатора взгляд ее недоуменно останавливался то на Друзе, то на Фармагее. Она не понимала, почему об операции докладывает не тот, кто ее делал.
Словом, состояние больной Федора Ипполитовича не обеспокоило: ведь пульс Хорунжей сказал ему больше, чем импровизация будущего кандидата наук. А когда Фармагей умолк, профессор то ли недоверчиво, то ли одобрительно (у всех Шостенко, не только у Татьяны Федоровны, в глазах не то, что они думают) оглянулся на дежурного врачаз и как это ты, три часа провозившись с таким хрупким организмом, не замучил эту девушку насмерть?
К Хорунжей он обратился ласково:
— В вашем театре я знаю всех. А вот вас не могу припомнить,
Юная артистка сначала спросила взглядом Друзя, следует ли ей отвечать на это, затем сказала:
— А я здесь первый сезон.
— Откуда вы к нам?
— Из Киева. Летом закончила там институт.
— Да ну? — обрадовался профессор.— Не у Юлиана ли Матвеевича Струмилло учились?
Хорунжая отрицательно повела бровями.
— Он преподает на режиссерском. С - нами только дипломный спектакль ставил.
— Ну, все-таки...— Профессор запнулся: вспомнил, наверно, что рановато еще задавать посторонние вопросы человеку, едва пришедшему в себя.— Ну-ну, об этом потом... Неприветливо встретил вас наш город. Но мы постараемся, чтобы вы об этом забыли. Полежите у нас недельки две. Если будете послушной, Григорий Григорьевич,— он широким жестом показал на Фармагея,— возвратит вас театру раньше.— Он слегка повернул голову в сторону Фармагея.— Сегодня никаких милиционеров и допросов, ясно?
— Еще бы! — откликнулся Гришко.
— Так что доверьтесь ему полностью,— закончил Федор Ипполитович, поднимаясь.
— До свидания, профессор,— снова только глазами улыбнулась Хорунжая.
Улыбнулась она и Друзю. И закрыла глаза, хоть Фармагей с заботливым видом наклонился над нею.
Как только Федор Ипполитович вышел в коридор, ласковость его сразу испарилась.
Отойдя от палаты, он остановился. Когда свита окружила его, он многозначительно обратился к Фармагею:
— Вам необычайно повезло, молодой человек. В своей диссертации вы затронули некоторые вопросы военнополевой хирургии...
Тот вспыхнул от радости.
— Вы прочли ее, профессор?
— Даже при поверхностном просмотре бросается в глаза ваша, мягко выражаясь, ничтожная осведомленность в этих вопросах.— У Фармагея дух захватило от столь прямого и громко высказанного мнения. А профессор продолжал еще безжалостнее:—Напрасно тешите себя надеждой, что никто этого не заметит.
— Федор Ипполитович...— только и смог пролепетать Фармагей.
— Так вот! — еще громче сказал профессор.— К вам попала женщина с глубокой раной, нанесенной холодным оружием. Такие ранения в военно-полевых условиях не редкость. Вот и проверьте, так ли, как вы пишете в своей диссертации, заживают подобные раны при современных методах лечения. Одним словом, этот раздел вашего манускрипта придется переписать заново. Сегодня же набросайте план лечения Хорунжей. Завтра на пятиминутке доложите о нем. И поддерживайте тесный контакт с Друзем. В военно-полевой хирургии он больше вашего смыслит. Да и раненую он сдал вам в отличном состоянии. Ему положено ею интересоваться.
— Благодарю вас, Федор Ипполитович,— отнюдь не обрадованно пролепетал Гришко.
— Остальное в вашей рукописи на уровне... хм... вполне приличном,— почти благосклонно закончил профессор.— Хочу думать, с диссертацией вы справитесь.
И он зашагал дальше.
Друзю не пришло в голову, что его назначили к Фармагею чем-то вроде репетитора, а сделанное им Хорунжей почему-то отдали будущему диссертанту. За какой подвиг?.. Нет-нет, ничего похожего в голове Друзя не промелькнуло.
Об одном он только позволил себе подумать: хорошо, что он догадался отослать Игоря!
За несколько минут до консилиума Друзю сказали, что внизу его ожидают посетители.
Это были Павло Иванович, пожилая женщина и молодой человек приблизительно одного возраста х Танцюрой. «Жена и второй сын Василя Максимовича»,— суетливо-растерянно представил их все еще смущенный заводской врач.
Ждали они в вестибюле. Жена то и дело поправляла шерстяной платок, а юноша глубоко засунул руки в карманы пальто,— казалось, ему страшно их вынуть. Все время, пока Друзь говорил с ними, они не сводили с него умоляющих глаз.
— Вот мы и пришли,— бодро начал Павло Иванович.
— Что с моим стариком? — еле слышно прервала его жена Черемашко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54