И с этого мгновенья Игорь почти всю пятиминутку следил только за отцом.
Плавным движением руки профессор прикрыл за собой дверь. Это означало, что до конца совещания вход в конференц-зал опоздавшим запрещен. Возможно, элементы военной дисциплины нужны и в научно-исследовательском учреждении, хотя исследовательская работа очень требовательна сама по себе. Затем Федор Ипполитович оглядел присутствующих, прошествовал к столу, короткими кивками отвечая на почтительные приветствия. Кое с кем милостиво обменялся несколькими словами. И чем ближе подходил он к столу, тем тише становилось в зале.
Тем временем Танцюра вспомнил о своих обязанностях—расправил плечи, чтобы уютнее за ними чувствовал себя друг его наставника. Но взгляд профессора скользнул мимо этой ниши.
— Сегодня мы не в очень хорошем настроении,— пробормотал Танцюра.
А Игорь заметил не только это...
Подойдя к столу, отец еще раз окинул начальственным взглядом зал (спина Танцюры, кажется, снова не позволила ему заглянуть в нишу), пожелал всем присутствующим доброго утра и обратился к дежурному врачу:
— Мы вас слушаем.
Такое начало рабочего дня в этой клинике стало ритуальным, кажется, до того, как Игорь побывал тут впервые. Учился он тогда на четвертом курсе, и ему приятно было видеть, как почтительно встречают отца присутствующие, как внимательно прислушивается к каждому его слову почтенная когорта исследователей и врачей. Игорь дал тогда себе слово: в ближайшем будущем он непременно поднимется на такую же высоту.
Но вскоре оказалось, что пятиминутки похожи одна на другую, что в них больше парадности, чем делового
обмена мнениями. И отец в глазах Игоря начал — чем дальше, тем быстрее — спускаться с высот.
Затем Игорь пришел к совсем не утешительному выводу: ритуалы появляются там, где лозунг о критике и самокритике понимают так, что только одни руководители имеют право критиковать, а руководимым позволено лишь само критиковать. В таких условиях руководителю очень трудно заметить, как превращается он в подобие непогрешимого римского папы...
Надийка и Татьяна, наверно, уже волнуются: куда запропастился Игорь? Ждет его и мама... Да и следовало бы после дороги вымыться, побриться, позавтракать. А он сидит на пятиминутке, надеясь увидеть хоть что-нибудь такое, чего не было здесь пять лет тому назад. Ну, и Черемашко взял его за сердце. И Сергею надо помочь: сам он ничего не добьется...
Огромной важности проблемы поручено разрешать здешнему коллективу. Каждое новое утро должно начинаться вдумчивым анализом событий минувшего дня, точным определением причин любого успеха и любой неудачи, осторожными, но не боязливыми поисками новых, более коротких путей к победе. Разве можно без тщательного исследования вчерашнего заглянуть в завтра? Многочисленный, сильный, отлично вооруженный ,отряд борцов за здоровье, долголетие, жизнерадостность и высокую работоспособность советских людей не имеет права искать на ощупь, потому что здесь даже малейшее промедление может оборвать человеческую жизнь. Разведчики, которые всей советской медицине обеспечивают успех в ее боях с преждевременной смертью, должны находить самые верные пути для победы над болезнями, ранами и травмами. Вот почему не страшно, если пятиминутка вдруг растянется на час, а то и еще больше.
А что происходит в этом конференц-зале?
Сергей начал докладывать о ночных событиях. Он старался говорить как можно короче, без пауз: сообщал только голые факты, ничем не высказывая своего отношения к ним.
Очевидно, здешние ординаторы приучены к тому, что право на выводы и оценки принадлежит только профессору Шостенко. Роль таких, как Сергей,— точно выполнять назначения и рекомендации старшего жреца науки и брать* на себя всю ответственность за его ошибки...
Насколько ярче Сергей рассказывал о Черемашко в дежурке! Но если бы его чувства проявились сейчас в живой интонации, его сразу остановил бы насмешливый взгляд местного все держателя: к чему, дескать, здесь лирика? Сергей обязан покоряться установленному свыше ритуалу, потому что Федор Ипполитович считает его одним из наивысших своих достижений.
Весь вид здешнего верховного жреца свидетельствовал, что Игорь не ошибается.
Профессор сидел неподвижно, опираясь локтем о стол, как бы полу отвернувшись от докладчика. Ни разу не поднял глаз на Сергея,— очевидно, думал о чем-то своем.
Неужели окончательно закостенел этот в недавнем прошлом передовой ученый? Неужели оледенело в нем все то, без чего не стал бы он смелым хирургом? Неужели он из творца превратился в бюрократа? Неужели забыл, что нет на свете ничего более противоестественного и страшного, чем бюрократ в медицине? Неужели никто, кроме Игоря, не посмел сказать ему об этом? Или храбрым вход сюда, как и Игорю, запрещен?
Очень внимательно блудный сын оглядывал конференц-зал, но не видел тех, кого знал. Кроме разве «левой руки». И «правой». Правда, Ляховский сидел с низко опущенной головой... Значит, вместо изгнанных пришли сюда трусы и бездарности? Значит, отец перестал понимать, что от так называемой шостенковской школы, в сущности, ничего не осталось? Так далеко зашла болезнь отца?
Игорь вздрогнул: слишком горькие напрашивались ответы...
И странно, что Танцюра ловит каждое слово своего патрона. Даже сбросил с себя маску высокомерия, стал проще и симпатичнее. Нет, он не в восхищении от доклада. Но и не разочарован: можно бы, мол, и лучше, но при данных условиях и это не так уж плохо.
Игорь попытался взять с него пример, прислушался к Сергею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54