Но плаксам слез не утираю... А теперь иди, приведи себя в порядок после моей науки. Перевозить твоего больного будем после семи.
Василя Максимовича перевезли в половине восьмого вечера,
Перевозили, можно сказать, торжественно: перед коляской шла Женя, по обе стороны выступали Сергей Антонович и Танцюра, а сзади шествовала Серафима Адриановна. Чуть ли не все ходячие больные мужского отделения вышли из палат, выстроились вдоль стен коридора. Все знали, для кого существует палата номер один, какую операцию делали Василю Максимовичу, знали, что только ординатор четвертой палаты, нежданно-негаданно набравшись храбрости, пообещал поставить Черемашко на ноги.
Серафима Адриановна хотела убедиться, что она не попусту просидела битый час с Женей, что первая палата подготовлена в соответствии с ее требованиями.
Первой называлась маленькая комнатка в конце отделения. Женя побывала там сразу после «семинара». Танцюра переоборудовал ее неплохо. Койка отодвинута от окна, за ней, в углу, поставлен баллон с кислородом. На столике в противоположном углу аптечка. Даже пол успели вымыть. И не стул поставлен для сиделки, а кресло,— правда, гнутое, с плетеным сиденьем.
Женя лишь перестелила постель, как научила ее хозяйка «святая святых».
Серафима Адриановна молча проследила, как укладывали Черемашко. Придраться ей было не к чему. Затем, отступив в коридор, жестом подозвала Женю.
— Ну, ни пуха тебе, ни пера.— И перешла на шепот:— Жаль будет, если эта операция ни к чему не приведет. Тогда и гадкий утенок не отважится больше на такое, как сегодня. Всю ночь помни об этом, если вправду не только себе добра хочешь.
Женя промолчала.
— И еще одно,— продолжала Серафима Адриановна.— Врачи свое дело сделали, нечего им тут околачиваться. Выгони их отсюда скорее. Пусть оставят больного в покое и сами сил набираются. Их дело теперь — отдыхать.
Она поправила на Жене косынку и, ни с кем не попрощавшись, ушла.
— Ого!—удивленно произнес Танцюра.— И когда это вы успели?..
— Браво, Женя! — сказал Сергей Антонович.
Выгонять их не пришлось — вышли из палаты сами.
Сергей Антонович, пожимая на прощанье руку своему помощнику, пошутил:
— Вот и мы теперь знаем, какой тяжелый день понедельник.
— Смотрите,—усмехнулся Танцюра,— как бы вторник, среда и не знаю, сколько еще дней, не оказались тяжелее.
Сергей Антонович укоризненно взглянул на него.
— Пока вы писали,— пояснил Танцюра,— я обзвонил почти все хирургические клиники и больницы в городе. За одиннадцать послевоенных лет зарегистрировано всего шесть подобных случаев. И только один больной дожил до восемнадцатого дня после операции... Не к лицу нам, дорогой патрон, выжидать, не попадет ли Василь Максимович милостью божьей в те самые два процента.
Хоть и изменился Друзь в лице, но ответил твердо:
— «А» мы уже сказали. «Бэ» также никто за нас не скажет.
Очевидно, Танцюра понимал своего наставника с полуслова.
— Мое «бэ» я скажу завтра утром. Обойду все больницы и клиники, перепишу нужные истории болезней. В первую очередь восемнадцатидневную. Чтобы не повторять тех же ошибок.
Лицо Друзя чуть прояснилось.
—- Не боитесь?
— Теперь уже поздно... Полтора года мы вместе. Полтора года мы вели душеспасительные беседы. Сегодня вы сами начали действовать. Так что же мне — удерживать вас?.. А если вы будете искать новые тропы на крутых склонах, то лучшей вьючной лошади, чем я, не найдете.
Рука Друзя снова нашла руку Танцюры и крепко пожала ее. А Жене он сказал:
— Никому в жизни я еще не желал так буквально «доброй ночи», как сегодня вам.
Поклонился и пошел, едва передвигая ноги.
Танцюра остался стоять возле двери. Подождал, пока Сергей Антонович исчез за поворотом коридора, и .тихо спросил;
— Можно один вопрос?
Женя наклонилась к Василю Максимовичу. А убедившись, что он все еще спит, оглянулась на дверь, но
«вьючной лошади» уже не было. Кажется, Танцюра начинает исправляться...
Девушка присела на край кресла.
Похоже на то, что не так уж и много придется ей потрудиться этой ночью. Василь Максимович, придя в сознание, должен лежать неподвижно, не метаться, побольше спать и ни о чем не думать — вот все, чего должна она добиться.
Время от времени Женя наклонялась над койкой. Увидев, что губы у Черемашко пересохли, она неслышно проводила по ним влажным тампоном. И вот он вдруг жадно слизнул эту влагу. У Жени радостно забилось сердце: организм оперированного начал откликаться на внешние раздражения. Значит, Василь Максимович вот- вот очнется.
Несколько раз она включала бесшумный вентилятор: хотя дверь и настежь, воздуху в палате лучше не застаиваться.
К кислороду пришлось прибегнуть только раз: почти все время Василь Максимович дышал глубоко и ровно. Куда глубже, чем прошлой ночью.
По временам из коридора доносилось негромкое шарканье. То, притворяясь, что прогуливаются перед сном, заглядывали в «первую» больные из соседних палат. Никто с Женей не заговаривал: слишком многое от нее сейчас зависело — даже самые настойчивые паладины вели себя примерно. Кроме того, поблизости слонялся Танцюра— попробовал бы кто-нибудь отвлечь Женю!
Один только раз Женя обратилась к нему. Когда ,Черемашко впервые облизал губы, она предупредила:
— Далеко не уходите.
Танцюра кивнул и хотел было отойти. Тогда Женя разрешила себе напомнить ему:
— О чем вы хотели спросить?
Александр Семенович зашептал:
— Как по-вашему, почему тот ординатор из женского отделения набросился на Сергея Антоновича?
— Не знаю,— ответила Женя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54