До чего же ревностно соблюдает рак-отшельник издавна установленные здесь каноны! Можно подумать, и для него они непоколебимы и вечны. Не видит он или не хочет видеть, что их до мертвого блеска от ежедневного употребления отполированная форма лишает докладчика
малейшей возможности проявить свое отношение к тому, о чем он говорит... А впрочем, можно ли ждать от Сергея чего-то иного? Ему уже тридцать пять. Добиться чего-либо он не успел, к здешней трясине привык, смелостью никогда не отличался...
И вдруг Игорь выпрямился.
Кажется, Сергей ввернул что-то непривычное. Ну да, его друг на основании обоих ночных случаев сделал один общий вывод: для хирурга — а таким высококвалифицированным хирургом и должен быть любой ординатор, и особенно каждый научный работник этого института — не может быть принципиальной разницы между этими «двумя случаями. И исследователь, и рядовой врач должны с одинаковым успехом справляться и с парезом кишечника, и с ранением печени. Конечно, ничего оригинального в этом утверждении нет, но в здешних условиях оно звучит как весьма прозрачный намек: если тот или иной не совсем ясный случай поставит сотрудника в безвыходное положение, то это означает, что плесенью покрылся в его пороховнице именно исследовательский порох.
Никого этим намеком Сергей не расшевелил. Слишком уж завуалирован его смысл обтекаемыми словами. Кажется, только Игорь и понял его. Не дошло это даже до Танцюры. Никак не откликнулся на доклад Сергея и другой его помощник. Он сидел невдалеке. Вперил глаза в какую-то альфрейную завитушку на потолке, а с его лица не сходила мечтательная, весьма далекая от происходившего здесь улыбка.
С такими помощниками вряд ли станешь бойцом. Не стал Сергей и дипломатом/Надеяться на то, что он сумеет чем-то помочь другу и его сестре, не приходится. Придется Игорю бороться в одиночку.
Сегодня он еще сдержит данное Надийке слово. Но скоро, при первом же удобном случае, он заявит о себе. Выступит с поднятым забралом. Спорить с отцом будет не наедине, а здесь — при всем честном народе. Без этого он не найдет себе союзников. А они, несомненно, здесь есть.
Игорь обвел взглядом зал.
Из ниши видны лишь спины, обтянутые белыми халатами, и накрахмаленные шапочки на головах. Только из-под четырех шапочек выбиваются кудри, Когда Игорь
проходил студенческую практику, женщин-врачей здесь было больше. Но передовой ученый почему-то пришел к убеждению, что хирургия противопоказана женщинам: и так, мол, они чуть ли не всю медицину прибрали к своим рукам.
Присматривался Игорь и к тому, кого величали «правой рукой». Его, как и Евецкого, отец сделал исследователем еще в двадцатых годах. Игорь помнил Михайла Карповича с детства — тогда он был частым гостем у своего учителя. Отличный хирург, тонкий и вдумчивый исследователь — другого мнения о нем не было ни у кого.
Институтская молодежь всегда любила этого общительного, веселого человека. Если верить Татьяниным письмам, то теперь он интересуется лишь тем, что ему поручено, в чужие дела не вмешивается, с Федором Ипполитовичем не спорит, а если гнев профессора обрушивается и на него, подает всем пример молчаливого стоицизма. Что местный король, может быть, еще не совсем голый, но уже во многих местах его тело светится через прорехи в некогда пышных ризах — это Михайло Карпович, очевидно, видит. Но зачем ему ссориться с начальством? Он издавна ведет женское и детское отделения, руководит, в сущности, всей клиникой и, кажется, сохранил крохи надежды: авось увидит Федор Ипполитович свои заблуждения без посторонней помощи, вот тогда он охотно поможет ему выбраться из трясины.
Конечно, Игорь в этом не уверен. Но можно будет с ним откровенно поговорить, поточнее узнать о его истинных намерениях. Кроме Танцюры, он единственный, кто прислушивается к Сергею.
А остальные...
Если сам научный руководитель задумался о постороннем, то к чему остальным вникать в подобранные с великим трудом слова дежурного врача?
Очень трудная это задача — найти среди них единомышленников...
Кто-то сжал Игорю локоть. Над ухом прозвучало: — «Будет буря. Мы поспорим и помужествуем с ней...»
Это прошептал Танцюра. Глазами он показывал на председательствующего.
Отец уже стоял. Смотрел в зал так, словно приглашал присутствующих ничего не пропустить из зрелища, которое сейчас последует.
Выпрямился и Ляховский. Видна стала его рыжеватая донкихотская бородка, подстриженные, как у отца, усы и спокойные глаза человека, который наперед знает, что произойдет. Докладчику он явно сочувствовал, посматривал на него с доброй улыбкой — хотел, по видимому, успокоить: страшен, мол, сон, да милостив бог.
— Что же вы предлагаете? — процедил наконец профессор, почти не раскрывая рта.
Побледневший Сергей всей тяжестью навалился на свою палку.
— Я положил Черемашко к себе. На этом основании я позволю себе, Федор Ипполитович, повторить просьбу: осмотрите, пожалуйста, Черемашко вне очереди. Его состояние...
Профессор так и не глянул на него. И не дал закончить:
— Когда я услышу от вас нечто толковое? Хирург- исследователь не попрошайничает, а самостоятельно находит нужные ему пути. В том, что вы сказали здесь, я не вижу причин для спешки. Осмотрю вашего Черепашку во время обхода.
У Сергея хватило мужества возразить!
— Фамилия больного —Черемашко. И повторяю: его состояние...
Федор Ипполитович надменно выпятил подбородок. В голосе, словно отдаленный гром, зарокотали властные нотки:
— Попрошу без паники! Если бы у вашего больного было что-то серьезное, вы бы еще ночью позвонили домой мне или Самойлу Евсеевичу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54