..
Квартал или два Татьяна Федоровна и Друзь прошли молча. Он взял свою спутницу под руку, так как в сплошной каток превратились многочисленные лужи, которые разлились здесь во время оттепели и туманов. Весь сосредоточился на том, чтобы обходить самые скользкие места. О том же заботилась, по-видимому, и его спутница — шла, не поднимая головы.
Лишь после второго перекрестка Друзь вспомнил ее последние слова:
— Чего вы не поняли? Причин моего отказа вашему брату? Или почему мне с вами не по дороге?
Татьяна Федоровна, по-видимому, ждала этого вопроса, ответ у нее был готов:
— Почему я для вас не соратница? Филологичка и газетчица такой же товарищ хирургу, как пеший конному... Но ведь Игорь — хирург. И, если мне память не изменяет, в медицинском институте вас называли неразлучными. Разве вы рассорились?
К ней вернулся иронически-покровительственный тон.
Если сегодня она была искренней, если действительно надеялась, что Друзь станет ее и Игоря соратником, то ее еще можно понять. И даже посочувствовать. Она поняла-таки, что Друзя ей не уговорить, что требует она невозможного, на что нельзя пойти даже во имя студенческой дружбы. Вот почему ей сейчас невесело.
Но она обязана осознать это до конца. И Друзь сказал:
— Ссориться я ни с кем не собираюсь. Но ни вам, ни
Игорю, ни кому бы то ни было я Федора Ипполитовича не отдам.
Татьяна Федоровна порывисто остановилась, подняла к нему лицо.
От одного тусклого фонаря они отошли, к другому не приблизились — вместо лица Друзь видел лишь туманное пятно между мехом воротника и темным беретом.
Ответила его спутница холодно:
— Вы повторяетесь.
— Нет, ставлю последнюю точку.
И Друзь шагнул было дальше.
Татьяна Федоровна не тронулась с места.
— Я требую разъяснений!
Ну, хорошо, он скажет ей и то, что говорить не следовало бы. Все равно это ничего уже не изменит. А дочь профессора Шостенко, быть может, заставит кое над чем задуматься.
Друзь выпустил ее локоть.
— Попробую допустить, что у вас в самом деле появились основания думать, будто у Федора Ипполитовича не все хорошо. Возможно, дошли до вас слухи...
— Слухи? — горько переспросила Татьяна Федоровна.— Профессор Шостенко сдает — об этом громко говорят сегодня не только в медицинских кругах.
— И вы испугались? Но за кого? За отца? Или за себя?— Друзь не стал ждать ответа.— Я понимаю, это очень больно — слышать от посторонних, что тот, кто всю жизнь был для вас непревзойденным образцом человека, покрывается, так сказать, плесенью. Чувствуешь себя обокраденной. А дальше... Разрешу себе отнести на в счет то, что вы сегодня сказали о Федоре Ипполитовиче и обо мне... Не начало ли вам казаться, будто вас обокрал не кто иной, как собственный отец.
Татьяна Федоровна подошла вплотную к Друзю — так решительно, словно намеревалась столкнуть его со своего пути. Но вместо этого потребовала, точь-в-точь как ее отец:
— Дальше!
— Извольте. Возможно, вам это лишь начинает мерещиться. Зато Игорю...— Друзь огорченно махнул рукой.
— Зато Игорю?..—настаивала Татьяна Федоровна.
— Если бы ваш брат чуть больше думал о своем отце и о своих обязанностях и почаще вспоминал о том, каким мальчишкой он был и по окончании мединститута, и три года тому назад, то понял бы, что доводить Федора Ипполитовича своими приставаниями до исступления, а потом удирать из дома — это же мальчишеская выходка. Если верить литературе прошлого, так поступали сынки обанкротившихся богачей: ты меня, мол, лишил доброго имени и наследства, погубил мое будущее — ты мне больше не отец. Разве не так поступил ваш братец?
Друзь впервые увидел, какими огромными могут стать глаза у его спутницы. Куда Жене...
— Дальше! — крикнула она.
— И разве вы не идете по протоптанной Игорем тропке? Только и слышишь от вас, что вы то попотчевали Федора Ипполитовича ехидными рассуждениями о его почивать на лаврах, то принесли ему критическую статью о его друге, снабдив ее своими комментариями: то же самое, мол, ожидает и тебя. Разве не с того же начинал Игорь? А чем закончил? Отречением от всего, чем живет родной отец: сам, мол, попал в беду, сам и выкарабкивайся. Бросил Федора Ипполитовича, по сути, тогда, когда ему больше всего была нужна помощь. Помощь, а не мальчишеская болтовня. Разве так поступают сыновья?.. Неужели, Татьяна Федоровна, вы хотите идти по следам Игоря, призвав себе на подмогу так называемых влиятельных и авторитетных товарищей? Смотрите, как бы не случилось с. вами того же, что с Игорем. Неужели Федор Ипполитович и от вас услышит: «Будь ты неладен, а я тебе больше не дочь»?
— Только один верный оруженосец у него остался,— с издевкой произнесла Татьяна Федоровна.
Друзь пропустил это мимо ушей.
Показалось ему, что подхватила его высокая волна, понесла неведомо куда, а сумеет ли он удержаться на ее гребне, или бросит она его на подводный риф — не все ли равно? И будто не он говорит, а слова сами вырываются: слишком долго он копил их и сдерживался,— никакой силе их теперь не удержать. Ведь слова-то эти правильные!
— Вам, Татьяна Федоровна, кажется,— заговорил он снова,— будто вы только о том и заботитесь, чтобы
ваш отец сдвинулся с мертвой точки, рысью побежал дальше, чтобы о нем снова заговорили языком хвалебных гимнов. Вы привыкли к тому, что почти каждое ваше выступление в газете так или иначе отражается на судьбе тех, о ком вы писали. Поэтому вы и убеждены, что ваше обращение к родному отцу подействует на него так же, как статья в газете. А для Федора Ипполитовича вы прежде всего дочь. То время, когда вы поминутно докучали ему своими «почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54