Даже толстяк, даже Сергей Антонович не могли оторваться от его рук. А чернявый так и остался стоять на носках.
Странно чувствовал себя Василь Максимович.
Пусть многое заглушила в нем болезнь. Пусть ни на секунду не умолкает тупая боль. Пусть терзает его неутолимая жажда. И все-таки какая-то часть сознания не желает покориться ни слабости, ни боли. Никак не угасает в нем острый интерес к окружающему.
Всю жизнь Василь Максимович проработал в цехе крупных машин, привык там ко всему. Но когда на испытательном стенде запускается только что собранный его парнями мотор и неожиданно, неизвестно отчего, он начинает вдруг греться или вибрировать, не раз пробежит по спине мороз, не раз взмокнет чуб: неужели кто-то допустил ошибку или, упаси боже, схалтурил?
А тут решается вопрос о человеческой жизни.
Что прячет под маской властного добродушия этот самый Федор Ипполитович? Что он хочет скрыть от окружающих и больного? И чем после минувшей ночи можно напугать Василя Максимовича? Услышит сейчас: не доживешь, мол, до сегодняшнего вечера,— все равно подумает, как договорился ночью с Сергеем Антоновичем: мели, Емеля,— твоя неделя. Не такая уж точная наука медицина; он знает,, как врачи ошибаются, небось чаще тех, кто погоду предсказывает...
Вот прежнюю маску надел на себя Федор Ипполитович.
Закончив осмотр, он застыл на стуле. Снова засмотрелся в окно. Снова ладони легли на колени, а пальцы начали что-то выстукивать.
Ритм как будто знакомый. Ну да, знакомая песня.
Василь Максимович расслышал даже слова: «Будет буря. Мы поспорим...»
Пальцы старика застыли. Он сердито посмотрел на Сергея Антоновича: кто осмелился нарушить тишину в палате? В испуге завертел головой и толстяк.
Пение стихло. Слегка покраснел юноша с хитроватыми глазами. Отнюдь не боязливо он уставился в затылок начальству. Но то была напрасная демонстрация храбрости: Федор Ипполитович не оглянулся.
— Та-ак...
Глубокомысленно вымолвив это, он встал. Сразу же полукруг расступился, освобождая проход к двери. Федор Ипполитович подозвал дежурного врача.
— Вы пойдете сейчас со мной в женское отделение, покажете раненую артистку. Тем временем этого товарища...— Федор Ипполитович кивнул на Черемашко и обратился к толстяку: — ...пусть осмотрит Ляховский. И все, у кого будет время и желание. И вам, Самойло Евсеевич, советую повторить осмотр, так как мне нужны не только ваши педагогические размышления. Покажите больного также терапевту и патофизиологу. К десяти соберите в ординаторской всех, кто побывал и побывает возле этой койки.
Старик шагнул было к выходу, но еще раз оглянулся на Сергея Антоновича.
— Не ваш ли воспитанник размечтался о блаженных странах, синих небосводах, тишине и тому подобном?
И, не подождав ответа, пошел к двери.
Но из свиты вышел юноша с хитроватыми глазами.
— Произошло недоразумение, профессор,— сказал он отнюдь не смущенно.—Мне показалось, что вы собираетесь состязаться с бурей. К сожалению, вы думали о стране, где не проходит тишина.
И вышел из палаты по тому самому проходу, которым должно было воспользоваться высшее начальство.
А у Василя Максимовича сами собой закрылись глаза,
Друзь понимал, что творится с Игорем. Понимал, что до больного места не следует дотрагиваться и что на первый раз Игорю вполне достаточно нерадостных впечатлений от всего здесь происходящего.
Когда вслед за Федором Ипполитовичем они вышли из палаты, Друзь предложил своему другу:
— Может, хватит на сегодня? Да и дома о тебе беспокоятся...
Игорь остановился.
— Нет, ты скажи: как все это понимать? — Очень трагично это у него прозвучало.— Зачем ему массовый консилиум? Ведь даже мне все ясно!.. Как бы чего не вышло? Чтобы снять с себя ответственность?
Друзь взял его под руку.
— Ну, это ты загнул. Что касается ответственности, увидишь — Федор Ипполитович возьмет ее на себя всю.
— Сергей! — совсем взволнованно зашептал Игорь.— Неужели ты окончательно притерпелся?
— Ну, уж и притерпелся...
И Друзь замялся.
Игорь до того отвык от здешнего, так сразу оно на него навалилось,— не сообразил он, что произошло в кабинете его отца. Ни сестра, ни жена ничем ему сейчас не помогут, еще сами растревожатся. А если Игорь целый день будет ходить за отцом по пятам, то каждая мелочь станет жалить его злее крапивы. Непременно выкинет какое-нибудь коленце, доведет Федора Ипполитовича до бешенства...
А не поздоровится от этого прежде всего Василю Максимовичу...
Поговорить бы с Игорем со всей откровенностью... Но ведь беседа эта не на один час! А времени нет.
Сию минуту Друзю надо побывать в женском отделении. Он пошел бы туда и без приказа, добился бы, чтобы Федор Ипполитович осмотрел и Хорунжую, запретил Фармагею (в его палату помещена раненая) экспериментировать над ней. От Гришка можно ожидать любой глупости: умом исследователя природа его не наделила, а поскорее защитить диссертацию ему хочется,
В десять назначен консилиум...
Очевидно, снова придется схлестнуться с Евецким. Еще решительнее, чем в кабинете у профессора. «Левая рука» уверен, что отнюдь не именно так и сказал Евецкий) руководили профессором, когда тот
посылал его к Черемашко, а лишь соблюдение проформы. И созыв консилиума — такая же формальность. Но консилиум узаконит предложение заведующего мужским отделением, и Черемашко будет оставлен на попечение Друзя и его помощников, то есть приговорен к смерти. Ведь отвечать за это будет не профессор и не его «левая рука».
В профессорском кабинете «логика» заведующего мужским отделением дала осечку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54