Только когда они подошли совсем близко, дедушка выпрямился.
— Что это за важные господа приехали навестить сирого? — сказал он с таким выражением, которое не легко было разгадать.
— Разве ты нас не узнаешь? Мы же с тобой двоюродные! — кричали они, протягивая свои лапы и спеша наперебой пожать дедушкину руку.
— Ах, да, да, так это, значит, вы? И вы явились ко мне, как те двое путников в Эммаус. Может, вы тоже по небесным делам?
Эти два великана напоминали школьников, — они побаивались дедушки: стояли, бессмысленно моргая глазами, и .косились друг на друга.
— Ну, будет тебе, — сказал один из братьев и умоляюще протянул вперед свою жирную руку. — Что за скучный разговор. Мы пришли к тебе открыто и честно, чтобы попросить, как нашего родственника, одолжить нам до вечера двести крон. Мы можем заключить в городе хорошую сделку, а вечером ты снова получишь свои деньги, с процентами! Сегодня же вечером вернем тебе двести двадцать крон; это так же верно, как то, что мы двоюродные.
Нансен стоял, размахивая своей лапой, готовый в знак согласия ударить с дедушкой по рукам.
Я ожидал, что дедушка начнет объяснять им, что у него нет наличных денег; я ведь знал, как долго он вертит в пальцах каждый грош, прежде чем расстаться с ним. Но дедушка повел себя чрезвычайно странно. Он стоял и крестился, говоря в пространство, как будто был один:
— Господи, помилуй! Вот так дела! Сюда приезжают богатые люди, важные и знатные люди из города — ко мне, маленькому человеку, и даже мои деньги не считают слишком ничтожными для того, чтобы обратить на них свой взор! Господи боже мой! Теперь уж надо ждать, пожалуй, светопреставления или какого-нибудь знамения на луне и на солнце!
Братья круто повернулись, пробежали через поле и, влезая в свою повозку, напоминали людей, которых только что окатили холодной водой. Лишь в повозке они пришли в себя и начали с ругательствами нахлестывать лошадей.
Значит, у дедушки водятся деньги, — вот приятная новость!
Может быть, их недостаточно, чтобы купить хутор, но все же теперь есть надежда, что новый костюм будет приобретен. Если все другие расчеты лопнут, я попрошу дедушку одолжить мне денег на башмаки и костюм. Я выплачу ему их, когда стану работать по-настоящему и сам буду распоряжаться своими доходами.
Конфирмация, причинявшая мне столько забот, прошла благополучно. Я знал наизусть около ста псалмов и почти всю библию, пастору достаточно было сказать одно слово, как я шпарил все подряд, и меня невозможно было остановить.
— Мальчику надо учиться дальше. — говорили люди отцу, когда экзамен кончился и они пришли поздравить меня и пожелать успехов в жизни. — Из него может выйти проповедник слова божьего.
— Он должен идти в батраки и подтирать зады коровам,—коротко ответил отец.
Даже новый учитель Скрюдструп, игравший в церкви на органе, поздравил меня и спросил, кем бы я хотел быть. Он охотно занялся бы со мной, если это можно устроить. Отец повторил свой ответ, но употребил на этот раз еще более грубое слово, чем «зады». Учитель покраснел и ушел.
Отец сам позаботился об одежде для конфирмации — правда, в последнюю минуту, — ему как будто доставляло удовольствие мучить мать и меня. Мне купили костюм из домотканой шерсти и остроносые башмаки с резинками. Ими я особенно гордился, но во время конфирмации от них было мало радости, на пастбище у меня распух на ноге большой палец. Отец вскрыл нарыв своей бритвой утром перед самой конфирмацией, и мне пришлось надеть на эту ногу тряпичную туфлю. Зато я ехал в церковь параднее, чем большинство конфирмантов: хозяин велел Петеру Ибсену отвезти меня и дал закрытую коляску.
Особой торжественностью конфирмация не отличалась, и никакого праздника не было. В подарок я получил только псалтырь; но он и так мне полагался, а потому вряд ли можно было считать его подарком. Отец рассердился, хотя я у него ничего не просил, — быть может, совесть у него была нечиста.
— Конечно, всегда дарят бесполезную вещь; иначе это не считается подарком, — сказал он.
Но я отнесся безразлично к его ворчанью; оно меня больше не задевало. У меня было такое чувство, будто я целым и невредимым выбрался на дорогу, пройдя труднейший кусок пути. Нелегко ведь было справляться со всем одному, да еще не имея возможности самостоятельно принимать решения. Все делать самому и делать украдкой!.. Если я спрашивал отца, как мне поступить, он ворчал, что я ничего не умею предпринять самостоятельно, а если не спрашивал, то опять-таки ничего хорошего не получалось. Со мной происходило то же, что с мальчиком из хрестоматии, у которого всякий раз были неприятности — надевал ли он шапку, или не надевал. Но теперь с этим было покончено, теперь я избавлялся от гнета отца. Он решил, что я должен поступить в батраки, и я привык к этой мысли, хотя мне и претила его презрительная манера отзываться о моем будущем занятии. Но ведь это было его последнее распоряжение, касавшееся меня. Георг уже освободился из-под его власти. Он изучил бондарное ремесло, работал самостоятельно, и это придало ему силы и вселило в него сознание собственного достоинства. У него были огромные, сильные не по возрасту ручищи, и когда отец начинал браниться, Георг принимал угрожающий вид.
— В один прекрасный день я стукну старика палкой, — говорил он мне. — Ему кое-что от меня причитается.
Но отец побаивался Георга и избегал вмешиваться в его дела. Теперь и я хотел добиться того же.
Холода наступили рано, и скотину поставили в стойла, — пастушество мое кончилось. Лучшую часть своего детства прожил я здесь, впервые по-настоящему почувствовав себя ребенком;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55