Она не знала, о чем со мной разговаривать: я уже больше не был ее маленьким товарищем по работе, которому она все поверяла. Это очень огорчало меня. Но я кормил себя сам, и сознание этого поднимало мой дух.
Мне пошло на пользу, что я не жил дома: теперь, со стороны, мне было виднее, что там происходило. Дома я редко видел отца и мать вместе; теперь же я мог мысленно наблюдать за обоими одновременно и сравнивать их. Это немного отдалило меня от матери и, наоборот, способствовало тому, что я начал снисходительнее относиться к отцу.
— Где отец?—спросил я как-то, забежав домой.
— Зачем он тебе? — поинтересовалась мать.
И вдруг я понял, что соскучился по нем.
— Ну что же, если хочешь его видеть, твое желание очень легко исполнить, — заявила мать.— Отца не так-то трудно найти.
Мне показалось, что в ее голосе прозвучала насмешка. Я подождал немного и поспешил назад, боясь, как бы мне не попало от хозяина. Но в воскресенье случилось непостижимое: отец сам пришел на пастбище! Сестры рассказали ему, что я сидел и ждал его; со мной он, правда, ни словом об этом не обмолвился, но я видел по его глазам, что он доволен. И вдобавок он принес для моего кнута палку, на которой сам вырезал узор.
Теперь роковой вопрос о смысле жизни меня больше не волновал, но у меня было над чем призадуматься: я еще не постиг секрета, как надо пасти скотину, и очень неуверенно обращался со стадом, — я, так сказать, полагался на случай. Корзинка, всегда полная еды, позволяла мне не спешить с решением этой проблемы; когда приходили городские мальчики, они пасли за меня скотину, а я в это время валялся на траве,— словом, я становился глупее и ленивее оттого, что у меня было много съестного. Когда же мальчики не приходили, оказывалось, что я ничему не научился и мне трудно управляться со стадом.
Сначала я боялся хозяина. Он был молод и холост, и его обвиняли в том, что он слишком требователен в работе. Но скоро я понял, что о нем судили неправильно. Он когда-то был солдатом, учился в сельскохозяйственной школе и вернулся домой с новыми идеями, а этого здесь не любили.
Скотоводческая ферма Харильдов некогда принадлежала торговому дому, имевшему большие земельные владения. С течением времени торговый дом одолели конкуренты, и от него осталась одна небольшая лавочка, в которой торговали родители Харильда. Ханс Харильд, мой хозяин, вернувшись года два назад с военной службы, получил всю землю и перевел скотоводческую ферму на западную окраину города, а его родители остались жить на прежнем месте. Молодой хозяин намеревался перестроить ферму и собрал большие запасы леса и камня.
Я спал на одной кровати со старшим работником Петером Ибсеном. Первое время я его очень боялся. Но мать поговорила с Петером и обещала стирать ему белье, за это он должен был будить меня среди ночи. Вообще относился он ко мне хорошо. Если же со мной случалась беда, он не сплетничал и приказывал девушкам-работницам не болтать об этом никому. Я жил в страхе, что весь город узнает о моем позоре. Петер был единственным постоянным батраком на ферме, для других работ хозяин нанимал поденщиков, которые на ночь уходили домой.
Случалось, что ко мне на пастбище приходили люди и расспрашивали меня о хозяине — доволен ли я едой, действительно ли он ругает работниц за то, что они не экономны, и тому подобное. Мне казалось, что я очутился в какой-то сказочной стране. Утром я вставал в пять часов, и мне давали вдоволь молока и всякой еды, а в моей корзинке, когда я уходил из дому около шести утра, всегда лежало не меньше десяти бутербродов. Тогда в деревнях ели много, гораздо больше, чем теперь, — еда должна была заменить и одежду и развлечения; и она оказалась единственным, в чем здесь никогда не было недостатка. Разумеется, лишь у тех, кто имел собственную землю.
Мальчики, которых привлекала больше моя корзинка, чем я сам, были ненадежными помощниками, в чем я убедился довольно скоро. Некоторые, получив бутерброд, сразу удирали, да еще, отбежав на приличное расстояние, показывали мне язык; другие, позавтракав, неожиданно вскакивали с испуганным лицом, кричали: «Мать зовет меня!» — и убегали или же, когда очередь пасти стадо доходила до них, делали вид, что бегут за скотиной, и больше не возвращались. Следовало кое-кого из них отвадить; с другими можно было иметь дело, соблюдая правило: сначала работа, потом плата. Но в результате моя дружина начала быстро убывать; возможно, я слишком строго требовал соблюдения уговора. Словом, в один прекрасный день я остался без помощников, как раз когда работы было по горло.
Вокруг моего пастбища часто бродили два приютских мальчика, но не осмеливались подойти ко мне. В этих краях приютские дети считались чем-то вроде чумных или прокаженных, к которым никто не хотел прикоснуться или даже приблизиться. Мать и меня убеждала не связываться с ними. Однажды, когда я никак не мог справиться со скотиной и с громким плачем метался с места на место, они вдруг вынырнули из-под обрыва, с южной стороны выгона, которой мне не было видно, пригнали убежавших туда телят, спокойно и ловко помогли мне собрать стадо и заставить его мирно пастись. Это было сделано с поразительным искусством; животные как будто поняли, что другого выхода у них нет. Теперь мы могли заняться корзинкой со съестным, но братья предложили выбрать для этого местечко повыше: «Скотина должна все время видеть своего пастуха». Этого я не знал и обыкновенно усаживался в тени или где-нибудь в укромном местечке, защищенном от ветра.
Отец мальчиков был рослый рыжеволосый человек, о котором рассказывали, что он вместе с женой голыми руками построил себе дом из камня и торфа за «Райскими холмами».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55