.. обстановка смутила меня.
— Спокойней, не торопись, — сказал пробст, — нам спешить некуда. Почему же змий должен был ползать на чреве своем?
— Потому что у него не было оконечностей, — ответил я, потупив глаза. Я боялся взглянуть на всех этих людей, которые отовсюду глазели на меня разинув рот.
— Правильно, правильно! А можешь ты сказать мне, что такое конечность? Не оконечность, а конечность?
Это я прекрасно знал; по всей вероятности, лучше, чем пробст, но в определениях я был не очень силен,— таким вещам я не мог научиться на пастбище.
— Ну? — начал подсказывать пробст. — Конечность есть нечто... гм! гм!.. чем можно двигать. Ну, чем, например?
— Ушами! — выпалил я, радуясь, что нашел выход из затруднения.
— Вот как? — Пробст поправил очки. — Вот как? Ты можешь двигать ушами?
— Да! — Я покраснел до корней волос, чувствуя, что наступил решительный момент.
— Хотелось бы посмотреть!
1 Пробст — старший пастор в приходе.
Я принялся усердно шевелить ушами. Пробст хохотал так, что у него живот колыхался, и поставил мне по религии «отлично». Я с честью вышел из трудного положения. Народ, болтая, расходился по домам, и потом я узнал, что произвел на всех сильное впечатление. Одно время жители городка собирались даже в складчину отправить меня в гимназию, чтобы я потом мог учиться на пастора. Если я так преуспел, будучи пастушонком, то какие науки я мог бы постичь, если меня засадить за книги?! Но разговоры так и остались разговорами, и я продолжал жить по-прежнему под открытым небом, вместе со скотом.
Результат экзамена, однако, имел важное последствие: я без особого труда получил разрешение готовиться к конфирмации. Обычно же пастухам чинились препятствия; их лишали возможности ходить в школу, а потом устраивали скандал по поводу их невежества и грозили не допустить до конфирмации.
В общем, мне неплохо жилось в пастухах. Хозяин иногда бранил меня, но это случалось не часто, и он никогда не поднимал на меня руку. И другим пастухам жилось у него хорошо. Можно было найти место и получше и похуже — в смысле харчей, — но обращались здесь с подростками всегда по-человечески. Сам я никогда не испытывал на себе произвола хозяев, от которого часто страдали ютландские пастухи, не знал непосильной работы и побоев и даже не слышал о чем-нибудь подобном в наших краях. Такие случаи бывали на Борнхольме редко. Борнхольмцы во многом напоминают жителей южных стран в своем отношении к детям: они редко их наказывают и вообще бережно к ним относятся.
И старший работник, и обе работницы обращались со мной хорошо. Правда, иногда они слишком бурно проявляли свои чувства, особенно Андреа, которая ловила меня и душила в своих объятиях. Я не любил этого, но и не принимал всерьез. Когда она целовала меня, я мстил ей тем, что шел в угол и отплевывался с такой гримасой, будто мне в рот попала какая-то
дрянь; тогда она смеялась и совала мне что-нибудь вкусное. Она принадлежала к какай-то секте, часто ходила на собрания «святых», — но не слыла ни злоязычной, ни ханжой. Эта крупная и сильная девушка, к тому же очень красивая, всегда ходила с заплаканными глазами. Я объяснял это тем, что старший работник ухаживал не только за ней, но и за другими девушками. Разумеется, у них были близкие отношения, —при всей тогдашней строгости нравов это считалось вполне естественным, раз он старший работник, а она старшая работница. Никто не собирался изменять сложившиеся обычаи, люди довольствовались тем, что присматривали за девушками, обращая внимание главным образом на их талии. И если что случалось, от порядочного работника требовали, чтобы он женился.
Однажды, придя в людскую, я застал Андрее с заплаканными глазами. Мой взгляд, по-видимому, невольно скользнул по ее фигуре, потому то она вскочила и обхватила ладонями мою голову.
— Нет, совсем не то, поверь мне, — сказала она, прижимаясь своим мокрым от слез лицом к моему.
По-видимому, она серьезно любила Петера Ибсена.
Второго работника на хуторе не было; в страдную пору хозяин нанимал поденщиков, обычно предпочитая женатых. На поденщиков вообще смотрели сверху вниз, так что маленькой толстушке Каролине, второй работнице, приходилось скучать. У нее были круглые румяные щеки и густые черные ресницы, оттенявшие глаза и придававшие им печальное выражение, что сильно действовало на мою мальчишескую фантазию. Она выросла в большом заповедном лесу, полном красот и ужасов Многие жажда ш попасть туда и радовались, если им удавалось побывав там хоть раз в году, она же прожила там все свое детство среди руин разбойничьих замков и черных дремлющих озер! Это окружало ее романтическим ореолом, а сама судьба набрасывала на нее свою печальную тень. Отец Каролины был лесорубом, его придавило упавшим деревом; с тех пор семья жила тем, что собирала ягоды и вязала веники из вереска на продажу, а во время больших лесных гулянии девушка помогала трактирщикам и потом подбирала в траве монеты на тех местах, где стояли палатки. «Пусть бы побольше пьяные сорили деньгами,— говорила она, — тогда мы смогли бы купить себе еду и одежду».
Вообще Каролина мне очень нравилась, и я огорчался, что у нас не держали второго работника. Она была моложе Андреа и более сдержанна, она никогда не тискала меня, и если просила поцеловать ее, я это охотно делал.
Зато завтраки, которые Андреа давала мне с собой в поле, были вкуснее. Она понимала толк в еде и очень старательно приготовляла кушанья, — по-видимому, чтобы доказать старшему работнику, какая из нее может выйти хорошая хозяйка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55