Невозможно было стоять спокойно на месте при виде такого зрелища, и я подпрыгивал, извиваясь и корчась, громко смеясь от ужаса, отвращения и восторга.
Потом мы вешали змею на палку, ущемив ее за хвост; конец палки мы втыкали в землю и начинали вокруг змеи воинственный танец, а она бросалась на нас, стараясь ужалить. Если мы могли отыскать нору ежа, то несли змею на съедение ежихе. Часто это превращалось в настоящий поединок, но побеждала всегда ежиха. Она бросалась вперед, впивалась зубами в змеиный хвост и молниеносно свертывалась. Гадюка атаковала врага, но натыкалась на иглы; наконец змея, устав и обессилев, повисала головой вниз. Тогда ежиха развертывалась и медленно, с наслаждением начинала пожирать добычу с хвоста. После этого мы, чтобы ежиха не отравилась змеиным ядом, поили ее молоком из деревянного башмака.
К счастью, мальчики не требовали, чтобы я сразу повторил их фокус; прошло много времени, пока я наконец в дождливый день, когда гадюки двигаются не так быстро, осмелился подойти к ним без всякого оружия. Меня подгоняло честолюбие, и я выучился приемам, но необходимой сноровки еще не приобрел. Мне почему-то все время казалось, что в решительную минуту я испугаюсь.
У этих парней была хорошая закваска, и я обязан им многим. Они никогда не ссорились — жизненные условия научили их крепко держаться друг за друга. Хотя и говорили, что со мной трудно иметь дело, с ними я прекрасно ладил. Они были грубоваты, но по-своему честны, и чувство справедливости было в них сильнее, чем в других мальчиках; братья всегда держали слово и никогда ни от чего не отвиливали. Но скоро я потерял этих мальчиков из виду; община отдала их в батраки на юг острова.
Братья очень поддержали меня в первое время, когда я особенно страдал от одиночества, и научили общению с окружающей природой, так что я перестал тосковать по людям. От них же я узнал, что весь секрет профессии пастуха состоит в том, чтобы бегать как можно меньше. Не следует рассчитывать только на быстроту ног. Отец раньше уже разъяснял мне, как с самого начала нужно обращаться со скотиной, чтобы работа оказалась для меня посильной и вместе с тем успешной. Но я не усвоил его наставлений; слова отца показались мне мало убедительными. Теперь же появились эти два мальчика, которыми я невольно восхищался, и говорили то же, что и отец. Чтобы зря не изматывать сил, гоняясь с утра до вечера за коровами, и не мешать им спокойно пастись, необходимо было заставить их повиноваться окрику. Приучить же их к этому можно только тогда, когда они поймут, что пастух бегает быстрее их, что в любой момент он может их нагнать и наказать.
В стаде была одна шальная корова по кличке Спасианна. Хоть и не старая, она осталась яловою, и поэтому ее отделили от прочих дойных коров. Она вела себя взбалмошно, постоянно задирала других молодых коров, как будто была быком; иногда она начинала бегать и, казалось, не находила покоя из-за какой-то непонятной жажды, которую трудно было утолить. Когда Спасианна думала, что я ее не вижу, она старалась убежать куда глаза глядят, причем бежала то по прямой линии, то зигзагами, вытянув вперед морду и задрав хвост. Она мчалась все дальше и дальше, прекрасно зная, что делает, хотя и могло показаться, что она бежит без всякой цели, прямо на плетень со стороны Лангеде. Дело в том, что там был участок, на котором в те годы, когда Спасианна была еще теленком, посеяли на пробу новый сорт брюквы; Спасианна отведала этой брюквы и с тех пор не могла ее забыть. Почти каждый день она валила плетень в одном и том
же месте, и мне приходилось ставить его снова. Зигзагами же она бегала, когда ею овладевало какое-то безумие,— я не мог догадаться, чего она хочет. Спасианна была настоящим выродком и доставляла мне больше хлопот, чем все остальное стадо. Собираясь сделать какую-нибудь каверзу, она украдкой следила за мной и видела каждое мое движение, как будто глаза у нее были сзади. Стоило мне пошевельнуться, как она изменяла направление или принималась невинно щипать траву. Никогда мне не удавалось застать ее врасплох.
Но то, чему научили меня братья, она все же не могла предусмотреть, несмотря на всю свою хитрость. Теперь уж я напускал на себя невинный вид: как будто ничего не подозревая, я подстерегал ее, притворяясь равнодушным. И у меня глаза, как у нее, словно переместились на затылок; я беззаботно сидел к ней спиной, пел и одной рукой рвал траву у своих ног, а другой в это время держал осколок зеркала, в котором мог видеть каждое движение Спасианны. Глупая корова! Она думала, что я отказался от борьбы с ней, воображала, что водит меня за нос! Но я был умнее ее — в тысячу раз умнее, как мне самому казалось, и только выжидал подходящего момента, чтобы броситься на нее. Пусть она запутается в своих каверзах, словно в собственных кишках.
На этот раз Спасианна отправилась в сторону порохового склада; ветер дул оттуда, и она, по-видимому, вообразила, что там растет что-то лакомое. Она подошла к дороге на Лангеде, ограничивавшей мой выгон со стороны города, постояла с минуту, как бы в раздумье, повернув ко мне голову, а затем пустилась через дорогу. Как она мчалась! Во всю прыть. На пути лежало картофельное поле — это его она учуяла. Она зарылась головой в полузасохшую картофельную ботву и щипала ее с такой жадностью, как будто хотела заставить себя самое поверить, что пожирает высокий густой клевер.
Теперь Спасианна попалась, она была в чужих владениях, и по тому, как она шевелила ушами, я видел, что она прекрасно все понимает. Я бросился следом, пробежал порядочный кусок незаметно, скрываясь за стоявшими тут волами, и вынырнул, когда Спасианна, оглядевшись вокруг, снова опустила голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55