Но Иегова отомстил за нас обоих; долгое время хозяин не смел показываться в хлеву. Едва завидев его, Пер начинал рыть копытами подстилку и высовывать язык, издавая такие звуки, как будто его тошнило.
Темная круглая голова быка сидела на короткой толстой шее; кожа на ней свисала складками, сморщенная, как кора старого дуба. Когда Пер разъярялся, на него было страшно смотреть, шерсть между короткими рогами топорщилась. Тогда бык казался мне грозным божеством, появившимся в облаках. Вот почему я прозвал его Иеговой.
А вот голова Амура вовсе не внушала страха,— хотя у него были такие широкие рога, что я, раскинув руки, еле мог достать от одного до другого. Морда у него была невероятно глупая. Он напоминал автомат — только и делал что ел и отдыхал.
Лишь когда поблизости были собаки, в Амуре пробуждались глубоко скрытые инстинкты; он чуял собаку издалека. Тут уж эта гора мяса оживала, и мне стоило большого труда удержать вола на пастбище. Должно быть, тысячелетняя вражда между волком и быком чересчур глубока, если ее не могли уничтожить ни время, ни насильственное вмешательство человека. Когда Амур видел собаку, он сразу обретал способность бегать и пускать в ход рога, которые обычно были самым бесполезным из всех прочих бесполезных атрибутов!
После праздника урожая осталось несколько бутылок вина. Экономка не хотела, чтобы его выпили работники, и попросила меня спрятать бутылки куда-нибудь. Я решил угостить моего приятеля Пера и две бутылки вылил ему в ведро; Амура тоже нельзя было обидеть — он получил третью бутылку. Веселый вышел пир: вся та часть хлева, где стоял бык, ходила ходуном, так он бушевал. Он громко чмокал губами, крутил головой, топал и качался взад и вперед, не сгибая ног, как лошадь-качалка,— забыв все свое достоинство, вел себя, как настоящий клоун. Андреа плакала от отчаяния, так как не могла справиться с коровами,— они не позволяли доить себя.
— Ну что, если сейчас войдет хозяин? — причитала она.— И как тебе не стыдно?
Но хозяин держался подальше от хлева, когда Иегова буйствовал. Каждый раз, как я гремел ведром, бык начинал выкидывать фокусы: облизывался, кланялся, просил. Гигант вел себя, как маленький ребенок, лишь бы ему поднесли еще стаканчик. Один только Амур не принимал участия в веселье. Он поблагодарил за бутылку вина тем, что лег и заснул. Мне еле удалось выгнать его потом на пастбище.
У Амура не было настоящей прыти, и все же он задавал тон всему стаду. В жаркую погоду телята начинали беспокоиться, даже те, которых еще никогда не кусали оводы; они задирали хвосты и принимались кружиться на месте. Коровы, однако, не обращали на это внимания, пока Амур вел себя спокойно. Но едва он трогался с места, с коровами невозможно было справиться. Животные бросались врассыпную, а я, далеко обегая стадо кругом, старался согнать их в кучу. Животные могли побороть страх, лишь когда держались все вместе, но стоило отбиться хоть одной корове или теленку, как все стадо разбегалось. Амур весь день подавал пример другим; в определенный час утром и днем он ложился жевать жвачку, и через несколько минут ложилось все стадо.
Тогда и я мог отдохнуть. В хорошую погоду я устраивался между рогами Амура, уплетал свой завтрак и, болтая ногами над его мордой, горланил песни. Если же было холодно или шел дождь, я, втиснувшись между передними ногами вола, грелся около его огромной туши. Внутри него как будто работала большая, мерно стучащая машина, издававшая разнообразные короткие звуки. Я мог следить, как протекают разные процессы в его организме: слышал, как пульсировала кровь, совершая свой кругооборот, как переваривался корм, как работали внутренние органы.
Имя Иегова я связывал также с всклокоченной щетиной быка, характерной для заправских пьянчуг и буянов. Бык приносил мне доход: пуская его к корове, я всякий раз получал пятьдесят эре, но они доставались старому Хансу Ольсену, хотя сам он боялся подходить к быку. Я считал это большой несправедливостью и пытался раза два, когда старика не было дома, оставить деньги себе. Но доходы в маленьком местечке были так незначительны, что если они уменьшались на пятьдесят эре, это сразу становилось заметно, и мне пришлось исправлять свою «забывчивость». Между тем трудно было обходиться совсем без денег: требовались веревки для кнута и многие другие важные вещи; забрать же вперед из жалованья я не смел. Двадцать крон, которые я должен был получить за это лето, мы намеревались отложить на костюм для конфирмации, так же как и пятнадцать крон с прошлого лета и бог знает сколько еще других денег, заработанных мною за последние годы. У нас с Георгом вошла в поговорку фраза: «Отец пошел покупать костюм для конфирмации!» Мать очень огорчалась, когда мы говорили так, вскакивала с места и зажимала нам рот.
Но неожиданно Амур, словно не желая отставать от своего знаменитого брата, стал приносить доход именно благодаря сохранившемуся в нем природному инстинкту. Однажды стадо лежало и жевало жвачку посреди выгона; я сидел между рогами Амура и распевал грустную песенку о несчастной любви, отбивая такт голыми пятками по морде вола; чувствовал я себя прекрасно. Вол по временам только закрывал глаза, но, впрочем, оставался совершенно безучастным.
Вдруг он поднят голову, а затем я скатился с его спины, — это он рывком встал на ноги. Огромное, грузное животное совершенно преобразилось: вол бегал взад и вперед, принюхивался, затем бросился к калитке в плетне, которая вела на поля местечка Лангеде. Я окликал его по имени, грозил, но он не слушался. Тогда я в гневе, обуреваемый желанием расправиться с ним, бросился следом, — для меня было большим позором, что Амур не послышался моего окрика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55