Иногда я бежал дедушке навстречу и нес его поклажу в конце пути. И пока комок масла клали в огромную бочку, присоединяя к другим комкам, чтобы, смешав все вместе, превратить их в так называемое «крестьянское» масло, дедушка расхваливал перед женой лавочника свой товар и свою корову.
— Это масло придаст вкус всему, что есть в бочке,— говорил он. — Вы, мадам Йоргенсен, могли бы свободно продать его за первосортное.
Жена лавочника смеялась:
— Да мы ни за какие деньги не согласились бы лишиться вашего масла, Андерс Мортенсен. Что бы мы делали без вас? Ну, идите же к стойке и промочите горло!
В конце стойки стояли в ряд ром, наливки и сладости для женщин и водка для мужчин. Здесь угощались люди победнее; а кто побогаче, шел в «зал» рядом с лавкой.
— Там стоит диван, — громко объяснял мне дедушка. — В зале можно пообедать, и тебе поставят на стол целый графин водки. Но все это только для тех, у кого хватает денег покупать для своих вшей бальные туфли.
Жена лавочника посмотрела на нас, а я потянул дедушку за рукав и стал делать ему знаки; но он продолжал болтать, как будто никого вокруг не было. Вдруг он спохватился и испуганно огляделся.
— Впадаю в детство, как видно, — проговорил он.
— Пожалуй, вы и не выходили из детства, — ехидно заметила жена лавочника. — Потому-то мы все так и любим вас, Андерс Мортенсен.
— Нужно ценить доброе расположение, даже если оно отпускается малыми порциями, — сказал дедушка. — Их можно скатать вместе, выйдет большой ком.
— Да, но первосортного масла не получится. — Лавочница громко рассмеялась.
Я ровно ничего не понимал из всего этого разговора, но со временем мне стало ясно, что дедушку очень любили бедняки, так как он смело говорил правду сильным мира сего, а те по этой самой причине его недолюбливали.
Дедушка был мужчина рослый, статный и крепкий, но голову всегда держал понуро.
— Куда бы я ни заходил, всюду слишком низкие потолки, — говорил он с горечью. — Вот и приходится слегка убавлять себе росту.
И это было верно; его домик был так низок, что дедушке приходилось пригибать голову.
Он гордился своим высоким ростом, отличавшим все мужское поколение в его роду, однако собственные его дети не унаследовали такого роста.
— Тут мать пересилила, — говорил он. — Но, быть может, рост этот еще вернется к кому-нибудь в нашем роду, — всему наступает черед, и хорошему и плохому.
Когда я, сидя с дедушкой за большим столом, помогал ему очищать семена от сорняков, он рассказывал о своем детстве, которое протекало в годы инфляции. В то время страна купалась в деньгах, и вместе с тем была бедна, как никогда раньше. Дедушка, в ту пору семи-восьмилетний мальчуган, поехал как-то со своим отцом в город Рэнне с каким-то товаром. Ехали они на телеге с деревянными осями, которые надо было то и дело смазывать, иначе они загорались. Между колесами телеги висело ведерко с дегтем и плетеные корзины, предназначавшиеся для денег. Поездка заняла несколько дней; дедушкиному отцу пришлось долго препираться с лавочником из-за цены.
— Ладно,—сказал под конец лавочник и швырнул на телегу еще один мешок денег. — Бери эту дрянь, но мешок мне верни.
Крестьянский хутор, где родился дедушка, был очень большой; его можно было, пожалуй, назвать настоящей усадьбой. Родители дедушки держали восемь лошадей, однако животные настолько ослабели от голода, что если ложились, то не могли встать, и их приходилось поднимать палками. С коровами дело обстояло не лучше; к концу зимы обычно приходилось снимать солому с крыши, чтобы прокормить скот. На песчаном берегу урожаи родились плохие; и даже то, что сеяли на одном конце поля, иногда приходилось собирать в другом месте, а то и вовсе вылавливать из моря после шторма.
— Но зато у нас был настоящий крестьянский хутор, — прибавлял дедушка с сознанием собственного достоинства.
Чтобы не умереть с голода, владельцам хутора приходилось время от времени промышлять рыбной ловлей, а когда дедушка стал взрослым, он сделал дальнейший шаг — поселился у моря и стал рыбаком. Женился он на дочери крестьянина из Раннклевена.
— Это была выгодная сделка, — сказал дед, кивая головой. — Жена ведь умела читать, выучилась у отца, --он был передовым человеком для своего времени, а у нее выучился и я. Хорошее дело — уметь читать: можно проверить, откуда пастор свою ученость берет.
Дедушка не жаловал пасторов и объяснял это довольно непонятно, говоря, что пасторы попеременно «поворачивают спину то богу, то пастве».
Наверное, в молодости дедушка был красивым парнем и хорошим рыбаком. Того, что хватало одному, оказалось бы слишком мало, если бы пришлось делить улов на двоих, поэтому он справлялся сам, без компаньона. А когда летними утрами он возвращался с моря и молодая жена выходила на берег встречать его, ему казалось, что лодка плывет слишком медленно. Утренний ветерок спадал, как это часто бывает на восходе солнца, когда «весь мир словно затаит дыхание», и молодой рыбак, сняв куртку, брал канат в зубы и вплавь буксировал лодку к берегу. «Да, было и такое время!» — часто говаривал дед. Он бил лососей багром; их было такое множество, что он быстро наполнял ими свою лодку. И тогда лососина не сходила со стола; ее ели свежую и копченую, соленую и вяленую, иногда по три раза в день. Но зато она быстро надоедала; рыба ведь не то, что черный хлеб со свининой, — это никогда человеку не приедается.
Постепенно бухту заносило песком, и лососи стали попадаться реже, уходили все дальше в море; на большую надежную лодку у деда не хватало средств. Детей пришлось устроить работниками на крестьянские хутора, а дедушка арендовал маленький участок, на котором он мог трудиться только по ночам и по воскресеньям,— днем он ходил на торфяные разработки или на поденщину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55