— А тут еще столько птенцов!.. Скоро они совсем съедят меня, — добавлял он.
Мать сердилась и говорила отцу, что о нас, старших, ему не приходится много заботиться, мы сами зарабатываем на хлеб. Отец стоял на своем. Мы с Георгом вмешивались и поддерживали мать. Начиналась ссора, и отец в наказание нам «отправлялся в город».
Многое мне было непонятно. Отец всегда считал, что Георг в какой-то мере тоже является кормильцем семьи, так как помогает ему в каменоломне, но работу матери и мою отец ни во что не ставил, — деньги, зарабатываемые матерью, он в расчет не принимал, ну а я ведь главным образом помогал ей. О том, что я тоже работал у чужих, помогал разгружать шхуны, выпалывал траву перед богатыми городскими домами, он обыкновенно не знал; мать сильно нуждалась в тех грошах, которые я таким путем зарабатывал и приносил домой. А теперь он вдруг всех нас поставил на одну доску, — все мы стали для него бременем.
У матери хватало юмора, чтобы смеяться и подтрунивать над его «трактирной болтовней», но я принимал отцовские слова очень близко к сердцу. Мне это казалось вопиющей несправедливостью, которой должен быть положен конец. Как?! Мы трудились, старались делать все, что могли, а он относится к нам, как к тунеядцам! Однажды весной я взбунтовался и по собственному почину нанялся в пастухи к одному из самых крупных местных скотоводов. Я должен был начать работать в мае и получить за первое лето пятнадцать крон на хозяйских харчах. Хозяин обещал, если я буду прилежно работать, повышать мне плату каждое лею на пять крон. Вопрос о школе он уладил сам: крупные скотоводы имели право требовать, чтобы бедных мальчиков, работавших у них, освобождали от посещения школы летом.
— Но как ты думаешь, что скажет на это отец? — спросила мать, всплеснув руками.
— Он будет очень доволен. Ночевать я тоже буду там, так что он совсем избавится от меня.
Мать стояла с виноватым лицом, как бы прося у меня прощения за отца. Потом сказала:
— Все-таки нехорошо таить злобу. Отец не ругался.
— Ты быстроногий, — сказал он,— и будешь хорошо гоняться за скотиной. Животные слушаются тех, кто умеет быстро бегать. Пасти скот — работа нелегкая, и если ты с нею справишься, так справишься и кое с чем потруднее. Я сам это испытал. И скотина бывает зловредной, как прочие существа; если дать ей волю, она тебя загоняет. А ты нипочем не сдавайся — иначе тебе никакого уважения не будет. Хватай скотину за хвост и бей, тогда все сразу придет в порядок. Но смотри куда бьешь; корова дороже человека, со скотом всегда надо обращаться бережно!
Скотовод арендовал у муниципалитета выгон по ту сторону озера, между проселочной дорогой и местечком Лангеде. Выгон известен был под названием «Холм висельников», так как там проходил длинный каменный вал, где в старину стояли виселицы, — еще в те времена, когда каждое маленькое местечко имело свое лобное место и собственного палача. На выгоне попадались среди мусора и камней человеческие кости. За валом тянулись заросли вереска, чередуясь с луговинами, на которых я и пас свое стадо, состоявшее в первое лето из полусотни голов. Большая часть стада принадлежала моему хозяину. Тут были волы, телята, коровы, которые еще не отелились; некоторые коровы остались почему-то яловыми, хотя и ходили с быками. Трава на луговинах была тощая, и своих дойных коров хозяин здесь пасти не позволял. Кроме того, я пас скот, принадлежавший разным мелким крестьянам, дворы которых стояли вдоль дороги по обе стороны выгона. Эта чужая скотина паслась всегда особняком — в одиночку или попарно, как она привыкла стоять в хлеву. Хозяйское стадо не хотело знаться с чужими коровами, да и между собой животные не могли поладить, что доставляло мне много лишних хлопот.
Хотя я в полдень пригонял скот домой, мне все же давали и утром и после полудня большую корзинку с едой и крынку цельного молока — гораздо больше, чем я мог съесть и выпить. С высоты холма был виден наш новый дом, стоявший по другую сторону озера, и когда матери нужно было молоко, она вывешивала сигнал на стене около кухонной лестницы, а я в ответ махал курткой. Тогда Сине или Анна приходили за молоком, захватив для меня маленькую фляжку с горячим кофе. Пока я пил, сестра рылась в моей корзинке, где, кроме бутербродов, часто попадалось что-нибудь лакомое — пара яблок или блинчики.
— Мать просила тебе кланяться и сказать, чтобы ты не носил еду обратно, — сказала мне Сине в первый же раз. — Иначе тебе будут давать меньше.
Голода я теперь не знал, еды было вдоволь. Меня стали часто навещать городские мальчишки, вечно голодные и жадно смотревшие на мою корзинку; за бутерброд они охотно помогали мне пасти стадо. Вскоре у нас завелся и прейскурант в соответствии с качеством съестного: сыр и копченая колбаса ценились невысоко, разве только уж очень голодный мальчик соглашался больше двух раз прогнать скотину за кусок хлеба с сыром; за бутерброд с копченой колбасой гоняли чуточку дольше; а за бутерброд с ветчиной каждый мальчик с радостью проделывал это целых пять раз. Домашняя колбаса и жареная телятина ценилась в восемь прогонов.
Но все равно моего завтрака не хватало, чтобы расплатиться со всеми. Мы пасли стадо по очереди, но без всякой системы, и скотина доставляла нам порядочно хлопот. Поэтому нечего было опасаться, что я принесу домой остатки еды.
Вначале я немного скучал и, если удавалось, хоть ненадолго забегал каждый вечер домой. Особенно меня тянуло к младшим сестрам. Мать бывала утомлена и измучена после долгого трудового дня; она поворачивала меня во все стороны, смотрела — чистые ли у меня уши и не рваная ли на мне одежда, и потихоньку бранилась, пока чинила ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55