И когда я появлялся, Андреа и Каролина тянули меня каждая к себе, а Петер Ибсен посмеивался и дружелюбно посматривал на нас.
Нигде я не чувствовал себя так хорошо, как на хуторе, и время пастушества вообще было чуть ли не самым лучшим периодом моей жизни. Работа под открытым небом пришлась мне гораздо больше по душе, чем всякая другая.
Как писателю, мне часто приходилось слышать со стороны, что я больше крестьянин, чем городской рабочий; и я рад, если это так. Я не верю в существование глубоких противоречий между крестьянами и рабочими; различие между ними носит поверхностный характер, и его легко сгладить, хотя подчас оно и кажется существенным. По сути дела каждый рабочий — тот же крестьянин; во времена феодализма между крестьянином и рабочим разницы не было; противоречия между ними создались при капитализме. Когда мы заставим машины по-настоящему работать вместо нас, начнется массовая тяга назад к земле. Машины будут кормить и одевать нас при небольшой затрате человеческого труда. Тогда работе будет отведено свое время, а книгам свое, и у нас останется еще досуг на то, что составляет в человеческой жизни промежуточное звено между физическим и умственным трудом, — на развлечения. Дешевле всего удовлетворить эту потребность, играя в карты; самое же прекрасное и большое удовлетворение дает общение с природой, главным образом — общение активное. Пусть машины работают на нас в городе, а нам самим лучше селиться поближе к земле. Уход за цветами и выращивание плодов дает куда больше пиши для ума, чем любое другое занятие в часы досуга.
Быть может, когда-нибудь мы станем даже строить наши фабрики на лоне природы — среди лесов, у рек, у торфяных болот. Будет введен обязательный рабочий день продолжительностью часа в два-три, а то и меньше; остальная часть суток будет использована для нашего всестороннего умственного развития, — во всяком случае не только с целью «убить время», играя в карты или читая глупые романы. Жить, уткнувшись в книжку, невозможно; слишком усердное чтение приносит не меньше вреда, чем пренебрежение к книгам, — оно приучает к безалаберности. Хорошо поэтому разводить кур, голубей и кроликов, требующих наших забот; хорошо, что фруктовые деревья вянут, их листва никнет, словно они просят, чтобы их полили, пересадили; хорошо, что овощи в огороде жаждут влаги. Когда вода попадает на них, они сразу выпрямляются, вновь наполняются соками, становятся зеленее и струят волны пряного запаха, словно поют благодарственную песнь. Везде нас ждут новые переживания — новые и в то же время простые, будничные, естественные. Нужно, чтобы нас повсюду окружали тайны природы, чтобы они владели нашими буднями и все время вызывали у нас восхищение. Жить по-настоящему — это значит познавать жизнь!
Я сам, насколько это от меня зависело, — даже став писателем, — жил так, как живут и крестьяне и рабочие, проводил время среди природы и старался воспитывать себя не при помощи книг, а работая дома и в саду: строил, красил, клеил, копал ямы, сажал цветы. Из-за этого я не успел прочесть многих книг и произношу некоторые иностранные слова, по-видимому, столь же неправильно, как прислуга в буржуазных пьесах. Как известно, самое существенное различие в степени культуры между господами и прислугой состоит в том, что прислуга коверкает иностранные слова. Вот и мне в какой-то мере недостает такой — показной — культуры. Зато общепризнано, что я хорошо знаю настоящую жизнь; и это меня радует.
В этом смысле пастушество было для меня хорошей школой. Для столичного ребенка я очень быстро и легко приноровился к деревенским условиям; крестьянин, так сказать, «сидел во мне», что сильно облегчило мою участь. Жизнь на лоне природы и общение с животными давали мне больше радости и удовлетворения, чем я испытывал раньше, живя в иной обстановке и завидуя мальчикам, родившимся в крестьянской семье. Когда я бывал свободен, то отправлялся в деревню. Крестьянские земли не были так безграничны, как море; и тот, кто отправлялся туда, не исчезал на целые годы и не появлялся потом снова живехоньким, только с длинной бородой, — даром что уже состоял в списке утонувших или без вести пропавших! Но по существу в деревне все было гораздо сложнее.
Крестьяне не были столь болтливы или словоохотливы, как городские жители; если кто-нибудь залезал в орешник и попадался, то ему угрожала палка. По здесь не поднимали шума и не ходили с жалобами к родителям, как в городе, где вечно кто-нибудь, стуча деревянными башмаками, бежал жаловаться. У крестьян была своя гордость: они смотрели на горожан свысока и город рассматривали скорее всего как место, куда переселялись люди, не сумевшие прожить в деревне. Крестьяне не жаловались и не прибеднялись, как горожане, которым ничего не стоило вдруг ни с того ни с сего удариться в крайность и задрать нос кверху; единственно о чем можно было определенно судить по их внешнему виду, — это что они гордятся своей принадлежностью к крестьянству.
О многих из крестьян говорили, что они в кабале у богатых купцов. Но этому трудно было поверить, глядя, как они выезжают в город: дорогие шубы — правда, может быть купленные в кредит, — выхоленные лошади, которые словно танцевали, едва касаясь земли
копытами, будто ступали по иголкам. Горожане подходили к окнам и говорили:
— А, богачи крестьяне едут, слышно по стуку подков; верно, в гостиницу играть в карты.
Каждому воздавалось должное; а некоторые горожане даже хвастались родством с крестьянами, хотя бы и дальним, — таким образом они сами как бы попадали в число избранных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55