Мать, целый день возившаяся по хозяйству, чувствовала себя одинокой, так как совсем не встречалась с людьми. К кухонному окну, выходившему в сад красильщика, был прибит деревянный ящик, так что дневной свет попадал в кухню только сверху, и из этого окна ничего нельзя было увидеть. А по прибрежной тропинке проходили в гавань или обратно только рыбаки со своими тачками.
— Хоть бы одно окошко с цветочным горшком! И того не увидишь в этой глуши! — жаловалась мать. Морем она не особенно интересовалась; зато ее сильно занимал ящик перед кухонным окном и все то, что он загораживал. Ее взгляд всегда был направлен в ту сторону, когда она мыла посуду. Я стоял рядом, и мать рассказывала мне о саде красильщика. Посреди сада росло большое тутовое дерево с ветвями, свисавшими до самой земли, а под деревом стояли стол и скамьи — настоящая беседка.
— Вон сидит зять красильщика и лижется со своей милой. Думают, что они одни на свете!.. Им и не снится, что доски могут быть прозрачными.
— Разве ты в самом деле видишь сквозь доски, мама?
— А ты как думаешь? Постоишь тут с утра до вечера, глядя на эту ширму, так в конце концов начнешь видеть насквозь.
Это казалось мне вполне правдоподобным. Чтобы освоиться со всем новым и чуждым, конечно, требовались сверхъестественные способности. И я был доволен, что моя мать способна видеть «насквозь». Поэтому мне не так уж приятно было убедиться в один прекрасный день, что она попросту становится на кухонный стол и смотрит в зеркальце, которое поднимает под самый потолок. Я уже начал проникаться уважением к способностям матери и ничего не имел против того, чтобы они были сверхъестественного происхождения. Колдовать она все-таки, должно быть, колдовала частенько, хотя и уверяла, всплескивая руками, что не умеет вовсе.
Отец относился ко всему поразительно спокойно. Ему очень нравилось близкое соседство с морем, и в свободное время он охотно сидел дома. Он купил себе старое солдатское ружье, переделал его на охотничье и принялся стрелять чаек и диких уток; часто, когда светила луна, он даже вставал ночью и стрелял прямо из окна. Диких уток мы продавали, а чаек никто покупать не хотел. Здешние жители считали эту птицу нечистой и косо смотрели на нас за то, что мы ели чаек. Но они были вполне съедобны. Мать вымачивала их в молоке, разбавленном водой, чтобы отбить привкус рыбьего жира, и тушила в чугунке.
У меня и у Георга море вызывало разнообразные и бурные чувства, которые вознаграждали нас за многие разочарования. В Копенгагене для нас не было большего удовольствия, как пробежать о г дома Общества Врачей до пруда Соргедам, перегнуться через камышовый плетень и окунуть голову в воду. Когда поблизости не оказывалось ни одного полицейского, можно было даже шлепать по воде босиком и вылавливать ракушки; а когда мы ловили в пруду сонного окуня, плававшего вверх брюхом, он казался нам пришельцем из неведомого мира. Таз с водой и плавающие в нем обгоревшие спички могли полностью поглотить наше воображение, и мы забывали обо всем на свете.
А здесь было настоящее море!.. Оно уходило вдаль насколько хватал глаз, и даже еще дальше, до самой России! Мало того, море окружало всю землю, нося на своем хребте корабли, а в чреве своем пряча разные сокровища и... мертвецов! Где-то там, далеко, плавали отцы здешних ребят, с которыми мы дрались каждый день, хотя и предпочли бы жить с ними в мире, — тогда они, может быть, позвали бы нас к себе в гости; ведь в матросских хижинах водились разные диковинки — дары моря; под потолком висели чучела рыб-щитоносцев, зубы акул, красные и белые кораллы. По ночам мы просыпались от скрипа тачек и стука деревянных башмаков: это рыбаки отправлялись в гавань; рыбу нужно ловить, пока люди еще спят. Некоторые мальчишки хвастались, что они тоже бывают на ночном лове, — может быть, и нам удалось бы испытать такое счастье! А для того чтобы избежать морской болезни, достаточно было привязать кусок свиного сала на веревочку, опустить его в горло и дергать вниз и вверх.
Перед нами раскинулось море, полное загадок для неистощимого мальчишеского воображения. Тут же был и берег, который тоже сулил множество развлечений. Мы набирали целые охапки камыша, очищали водоросли от камней и раскладывали для просушки на берегу; вылавливали прибитые к берегу доски и пробки — для топлива на зиму. Возиться на берегу было гораздо интереснее, чем работать в других местах; чего-чего только не выбрасывали волны: и бутылки, и пустые бочки, и корзины, и доски с названием кораблей, а изредка и утопленников; все это напоминало о жизни на кораблях, о штормах, а может быть, и о крушениях или матросских бунтах. Да, море было очень интересным соседом.
Здесь, на берегу, я научился смотреть вдаль. Свое раннее детство я прожил среди высоких домов, видел пересекающиеся улицы, и все было таким близким. Здесь в первое время я чувствовал резь в глазах от обилия света и простора и невольно жмурился, но вскоре мои глаза и воображение привыкли к открытому горизонту, головокружения прекратились, и я только радовался, оглядывая море. У меня вошло в привычку окидывать взглядом весь горизонт и пытливо всматриваться в высокий берег. Во мне сказывалась жажда новых переживаний: малейшее изменение в облике моря или суши означало новое происшествие, новое событие.
Мое зрение обострилось, я простым глазом различал на проходивших судах такие подробности, которые другие могли разглядеть только в бинокль. Однажды на тропинке перед нашим домом собралась кучка людей, наблюдавших за трехмачтовым судном, которое шло подозрительно близко к берегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55