А какой вышел бы скандал, если бы он забрался на крестьянские поля: его бы изловили, и хозяину пришлось бы заплатить шестьдесят шесть эре за потраву.
В калитке показалась молодая особа с папкой под мышкой и с собачкой на поводке. Она и раньше бывала здесь, и я думал, что она из большой усадьбы, находившейся довольно далеко отсюда; я мысленно называл ее «барышней-музыкантшей».
Обычно она ездила в небольшом кабриолете. Но теперь она бежала по дороге, словно за ней гналось само лихо!
— Скорей на помощь! Спаси меня! Твой бык меня забодает! — кричала она в безумном страхе, хотя Амур был всего-навсего волом и я уже успел поравняться с ним. Впрочем, он вел себя так, как будто в самом деле снова сделался быком или перенял у Иеговы его повадки: он фыркал, поводил рогами и угрожающе мотал головой, как будто уже поддел собачку на рога и
подбрасывал ее кверху. Мне пришлось ударить его по рогам толстой палкой, чтобы заставить образумиться. Корешки рогов — самое чувствительное место у животного, и мне было жаль Амура, но я не нашел другого выхода. Он подогнул одно колено и заревел от боли, потом повернулся и побрел к стаду, склонив голову набок. Куда девалась его богатырская мощь! Я проводил перепуганную барышню до ограды, и она дала мне за это десять эре.
Они не так-то легко мне достались, эти десять эре: мне пришлось держать барышню за руку всю дорогу, иначе ей, по ее словам, было страшно. Вот так история! Я конфузился, мне было не по себе: вдруг кто-нибудь увидит нас вдвоем! Но десять эре — огромные деньги; во всяком случае их было достаточно, чтобы пересилить мою застенчивость.
Как она красиво и непринужденно говорила! О чем только она ни болтала: и о солнце и о море — таком синем, с белыми гребешками волн. Я чувствовал себя подавленным и ничего не отвечал, думая только о том, как бы поскорее полечить десять эре и вернуться обратно к стаду. Но она все болтала, переводила дух и перескакивала с одной чепухи на другую, так что совестно было слушать.
Она стала навещать меня, и мы даже подружились. Я глядел на дорогу в те дни, когда девушка обычно приходила, и скучал без нее, но в ее присутствии чувствовал себя скованно. Собаку свою она оставляла дома, по все равно я должен был ее провожать.
— По дороге мы поговорим; ты такой разумный мальчик. Но почему ты не хочешь взять меня за руку?
— Нипочему, — пробормотал я. Она тихо засмеялась.
— Нипочему — вот смешная причина. А еще мой спаситель! Если бы мой друг был здесь, он бы уж не побоялся взять меня за руку.
— И я не боюсь.
— Фу, как ты сердито говоришь. Да, ведь я видела, как ты набросился на быка!
— Да нет же, это был Амур. Он вовсе не бык.
— Как, его зовут Амур? Вот странно. И он не бык? Амур—ведь это означает... Ну, ты знаешь, что значит «друг»?.. Нет, ты, пожалуй, еще слишком мал для этого.
Это такой человек, большой, сильный и добрый, который для тебя готов прыгнуть хоть со второго этажа!..
Я был раздосадован, что она считает меня маленьким, и ее объяснение слова «друг» удивило меня.
— Я могу спрыгнуть хоть с сеновала! — сказал я.
— Ну, это вовсе не так высоко. А что, если бы он сломал себе ногу? — Она стиснула мою руку и вздрогнула. Вот смешная! Хоть бы поскорее дала мне десять эре!
— Нога потом срастется, — сказал я. — Отец, когда был еще мальчиком, сломал ногу, но бабушка вправила ее и привязала к ореховой палке. И он мог только ползать, пока нога не срослась.
— Ах, это ужасно. Тогда они, наверное, заберут его!
— Кто заберет его? — Это становилось интересным. Но она дала мне пять эре и быстро ушла. Всего лишь пять эре — наверное, потому, что я не всю дорогу держал ее за руку.
Кто заберет его? И почему он выпрыгнул в окно? Эти вопросы мучили меня, когда ? остался один. Если девушка волновалась, ее пальцы, сжимавшие мою руку, становились то холодными, то горячими, и это было мне неприятно. Я вообще чувствовал себя с нею неловко и все же скучал по ней.
Больше всего ей нравилось говорить о любви.
— Впрочем, ты ведь не знаешь, что это такое, — спохватывалась она. — Ты еще такой маленький.
Вечно она об одном и том же!
— Нет, я прекрасно знаю. Это про двоих, которые не смеют пожениться, а у нее родится ребенок, — ответил я обиженно.
Она вздрогнула.
— Ну, значит, у меня будет ребенок,— сказала она и схватилась за сердце. — У меня как раз несчастная любовь. Нам ни за что нельзя жениться. — И она заплакала.
Однако по ее фигуре еще ничего не было заметно,— постепенно я научился разбираться в подобных вещах. Но она плакала; это делали и девушки, о которых поется в песнях... Нелегко было хранить такой секрет. Я, стало быть, оказался тайным свидетелем чужой беды. Чтобы подбодрить себя, я решил пропеть все печальные песни о греховной любви и о женщинах, с которыми приключилось несчастье. Я пел целый день, чтобы в песнях выплакать все свое сочувствие чужому горю. Я боялся и стеснялся этой девушки, как боятся беременных все мальчики, и отгонял стадо подальше от дороги. Но это не помогло мне избавиться от девушки, — ее горе, словно траурный флер, обволакивало мои мысли.
Однажды я напевал, сидя возле корзинки с едой и откусывая то от одного куска, то от другого. Получался какой-то смешанный звук — не то плач, не то пение, но это меня успокаивало. Вдруг я увидел чью-то тень и поднял голову. Девушка стояла, склонившись надо мной, и с жадным интересом прислушивалась к песне. Ноздри ее раздувались, она тяжело дышала. На мгновение мне показалось, что она ведьма, желающая мне зла. Она подкралась незаметно, хотя я всегда чувствовал, если кто-нибудь приближался ко мне. Вдобавок она была белокурая и красивая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55