перед нашими окнами стоял сарай, загораживавший собою все. Мать была этому рада.
— Теперь есть хоть немножко зелени перед окнами, а не это бесконечное море, от которого только холодом несет, — говорила она.
Со времени переезда сюда она возненавидела море. Но нам, мальчикам, было тяжело не видеть моря; раньше нас постоянно убаюкивал морской прибой или звон льдинок у берега в тихие морозные ночи. Теперь мы уже не могли наблюдать, как пароходы стараются уйти подальше от предательского побережья, не могли первыми сообщать о крушениях. Как интересно было смотреть на суда, застигнутые штормом! Сильно кренясь, с трудом огибали они северную или южную оконечность острова, бросали якорь, убирали последние паруса и оставались у берега, как подбитые бурей птицы, пережидая непогоду. Но если ветер внезапно менялся, на судах поднималась суматоха. Многие спасались лишь тем, что обрубали железные цепи и жертвовали якорями; но некоторые все равно не могли спастись и садились на мель. Однажды утром в бухте к югу от города очутилось пять потерпевших крушение судов. Значит, можно было заработать, вылавливая прибитые к берегу товары. Мы прыгали в море и, стараясь держаться ближе к берегу, где вода доходила до пояса, вытаскивали груз под наблюдением береговой охраны. Все выловленное продавалось с аукциона, а нам платили деньги за работу. Теперь же другие мальчики всегда опережали нас. Конец! Конец всему, что имело какую-нибудь ценность, — так казалось нам, когда мы смотрели на высокий забор, загораживавший от нас весь мир.
В саду хозяина, за высокой каменной оградой, росли старые яблони. Нам видны были лишь их верхушки; на голых ветвях еще с лета уцелели яблоки, и в щели ограды виднелись плоды, лежавшие на земле.
— Перестаньте смотреть туда, — говорила мать,— тогда никто не назовет вас скверными детьми. А то, если яблоки пропадут, всякий заподозрит вас.
Яблоки оставались на своих местах еще долгое время после того, как мы с Георгом исследовали территорию за высокой оградой, — нас теперь не так тянуло к фруктам, как в Копенгагене; здесь мы гораздо легче их доставали.
Жилье наше оказалось сырым, нездоровым, оно было пропитано всякими неприятными запахами и лишено солнечного света. Вода в колодце из-за близости моря была солоноватая и для питья не годилась.
Этот дом не оставил у меня приятных воспоминаний; над ним как будто тяготел злой рок. В хлеву стояли две коровы с болячками на вымени. Так как земли больше не было, их никогда не пасли и кормили прелым болотным сеном, которое Маттис покупал на торгах; поэтому та капля молока, что они давали, была желтого цвета и с примесью крови. Люди думали, что коров сглазили; однажды к хозяйскому дому подошла женшина из гавани, по имени Свиза, и попросила милостыню, но ей ничего не дали; за это она и сглазила коров. Теперь хозяева вынуждены были позвать ее, чтобы снять порчу, но ничего из этого не вышло: она могла колдовать, вызывать из-под земли злых духов, но загонять их обратно в землю не умела.
Все здесь производило удручающее впечатление. Хозяин, рослый и сильный мужчина, день-деньской стоял возле дома, прислонясь спиной к столбу, засунув руки в карманы, с соломинками в растрепанных волосах. Казалось, он ровно ничем не интересовался, только стоял понурясь, с угасшим взглядом. Жена его была разбитная женщина, падкая до мужчин, но собственного мужа она не жаловала: ему приходилось спать на прелом сене на чердаке, в то время как жена его принимала гостей — моряков и шведских поденщиков.
Теперь у нас был закуток для свиней, и мы в первый раз выкормили поросенка. Мы, дети, все лето собирали для него зелень, крапиву и чертополох, а во время жатвы я и сестра Сине подбирали на полях колосья, самый питательный корм. Поросенок вырос большущим и должен был только нагулять еще немного жирку. Мы запасли для него хороший корм на жнивье, и к ноябрю он так разжирел, что еле мог дойти от своего закутка до корыта. Мать гордилась поросенком и приглашала соседок полюбоваться на него. Сколько кадок мяса засолим мы на зиму! Каких колбас наделаем!.. Мы заранее обсуждали с матерью, кому отнесем колбасы. Но однажды, незадолго до рождества, пришел мясник и взял поросенка. Он грубо стянул нашему любимцу веревкой рыло и ноги и попросил Маттиса помочь взвалить свинью на телегу, а мы, дети, ревели хором. Мать сидела у окна и тоже плакала.
Казалось, жизнь дает одною рукой только затем, чтобы тут же все грубо отнять другой. В конце концов нас всегда ждала неудача. Вот и теперь, в новой обстановке, у нас не осталось никаких запасов, чтобы встретить зиму. У отца были большие подряды, но что толку? Просчитался ли он и доложил деньги из собственного кармана, или случилось еще что-нибудь? Даже долги от прошлой зимы были не все погашены, лавочник и булочник не давали нам покоя со старыми счетами; а теперь вновь наступила зима, и, чтобы не голодать, требовался новый кредит.
— Куда же девался весь заработок? — спрашивала в отчаянии мать.
— Да его и не было вовсе! — сказал Георг. — Отец ведь не умеет считать.
— Не умеет считать? Да что ты, мальчик!—Мать в замешательстве смотрела то на меня, то на брата.
— Конечно, он просто неправильно считает. Вот потому-то они и предпочитают, чтоб он сам брал подрядные работы, тогда не надо платить ему большого жалованья.
Мать прямо остолбенела.
— Так ты думаешь, он просчитался? Что же тогда в муниципалитете смотрят? Ведь не могут же они наживаться на просчетах отца, заставлять его расплачиваться за них!
— Они только смеются. Я сам слышал, как об этом говорили. Там просто потешаются над ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55