Как-то ночью, когда надо было присматривать за супоросой свиньей, он лег спать и оставил меня одного. «Не моя ведь свинья», — сказал он. Но свинья не опоросилась ни в ту ночь, ни на следующую, а на третью ночь я заснул тут же в хлеву. Пока я спал, она опоросилась, и когда хозяин пришел посмотреть, как дела, он увидел, что я сплю, а свинья тем временем успела сожрать двух поросят. Хозяин бранил меня, а я, смертельно усталый и полусонный, еле стоял на ногах.
Мысли мои мешались, в голове гудело, и где-то в тайниках мозга огненными буквами горели слова: «Не моя ведь свинья». Должно быть, я сказал это вслух, потому что хозяин вдруг рассвирепел, схватил меня за плечи и начал трясти.
— Ты что сказал? Ты что сказал? — орал он.
С тех пор, как только у меня что-нибудь не ладилось, он ехидно замечал:
— Ну еще бы, ведь это все не твое!
Он считался неплохим хозяином; пожалуй, он и в самом деле был человек незлой. Уж очень тяжелы были условия нашей работы, а у него не хватало доброй воли, чтобы улучшить их. Я надрывался из последних сил, потому что — «как заведено спокон веку, так оно и будет». А раз это освящено обычаями, значит совесть хозяина могла быть совершенно спокойна; впрочем, этим доводом привыкло успокаивать свою совесть большинство так называемых добропорядочных людей. На всех хуторах за скотиной ухаживали такие же, как и я, подростки, выполняя работу взрослого батрака; измученные и иззябшие мальчишки, они больше привыкли плакать, чем смеяться, а рот и нос утирали руками, загрубелыми от воды и холода. Такое положение вещей вполне устраивало взрослых; если бы хозяин не нанимал за гроши подростка для грязной работы, ему приходилось бы делать эту работу самому. Вот тут-то ему помогали освященные веками обычаи, отдававшие в его руки беззащитного мальчишку; а если этот мальчишка осмеливался поднять голос против обычаев, его немедля причисляли к негодным работникам, молва об этом из уст в уста передавалась по всей округе, — и нелегко было ему после этого найти другое место.
— Ты бы взял Мартина с собой, — посоветовал старый хозяин молодому в одно воскресное утро, когда мы готовили для поездки в церковь лучшую повозку. — Может, он там научится как следует понимать свои обязанности. И уж во всяком случае это не повредит.
Старик говорил громко, явно рассчитывая, что я услышу его слова.
Правил сам хозяин, подняв до ушей высокий меховой воротник. Лошади в начищенной до блеска сбруе весело приплясывали впереди нарядной повозки. Но меня все это мало трогало. В церкви пастор на самом деле говорил, что каждый человек, кто бы он ни был, должен честно и добросовестно выполнять свой долг.
Проклятое чувство долга! Неужели мне все еще не хватает его? Разве не долг свинцовой тяжестью пригибал к земле мое тщедушное тело, разве не из-за него глаза мои опухали от слез? Я не знал, что такое радость, потому что вечно запаздывал с какой-нибудь работой и, как пи старался, все равно не успевал. К тому же меня грызла обида: ясное дело, хозяин уверен, что я плохо смотрю за скотиной, а это несправедливо. Пастушонком я привык иметь дело с большим стадом, и скотина у меня была ухоженная и гладкая,— меня не раз хвалили за это. Обида жгла меня, я выбивался из последних сил — и все же не мог управиться. Тогда хозяину или его отцу приходилось помогать мне, и от этого, конечно, они злились еще больше.
Теперь для ухода за скотиной нанимают взрослых, опытных людей и платят за это больше, чем за другие работы. Нет, я скорее страдал избытком этого проклятого чувства долга, чем недостатком его. Мне не раз хотелось умереть от одного только сознания, что я не могу выполнить все порученное мне; это сознание камнем лежало у меня на сердце, терзало меня все юношеские годы, до тех пор, пока я, уже будучи взрослым, не побывал на хуторах у моих товарищей по Высшей народной школе и не увидел своими глазами, как взрослые, специально обученные этому делу люди не без труда управляются со стадом, ничуть не больше того, с которым в свое время бился я.
Проклятое чувство долга? Я пытался восставать против него, но для этой борьбы у меня не хватало сил. В руках взрослых «чувство долга» было отличным оружием Мы надрывались на работе, выбивались из сил, но никто из взрослых ни разу не сказал - «Это, конечно, весьма похвально, но надо пожалеть мальчика и не мешать ему расти и развиваться». Нет, говорилось совсем другое: «Ну что ж, это неплохо! Так и продолжай, тогда из тебя будет толк». — «А ну-ка, поднажми, вот так, еще разок!» А когда ты сам чувствовал, что вот-вот надорвешься, если не передохнешь хоть немного, — тут ты немедля превращался в дармоеда, который не заслуживает и куска хлеба и из которого не выйдет ничего путного.
Петер Дам всячески старался поддержать меня. Он часто приходил мне на помощь, а когда я получал нагоняй, говорил в утешение:
— Да плюнь ты на них. От брани пока никто не помер. Другим еще хуже приходится, у нас хоть кормят хорошо.
И это была правда. Хозяйство напоминало корову, которая питается своим собственным молоком; крестьянам приходилось самим съедать почти все, что давал хутор. Однако я знал немало хуторян, которые задавали настоящие пиры, а батраков держали впроголодь. У нас же сало и цельное молоко не сходили со стола. Куры неслись где попало, и когда я находил где-нибудь на сеновале их гнездо и приносил на кухню полную шапку яиц, мы получали на обед яичницу.
Обеды были единственной отрадой в нашем существовании, мы всегда радовались возможности посидеть и отдохнуть, ни о чем не думая. Ели мы вместе с хозяевами, и за столом почти всегда царило хорошее настроение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52