Теперь они оба бьются на своих участках, и все без толку; а младший вот остался здесь — и тоже радости мало. Еще слава богу, что за ним недоимок нет, а уж для нас со старухой, хоть нам и причитается за выдел, ничего не остается.
Старики жили в маленьком домике возле самой дороги, но питались у сына.
— Умники говорят, что надо кормить коров зерном и побольше заготовлять масла, — сказал Бон. — Собирать молоко со всего прихода, сливать в одну маслобойку и каждый день сбивать масло, даже по воскресеньям. Хотел бы я поглядеть, какая там бурда получится. Масла-то из этого никак не выйдет, ведь коровы все разные, уж так их господь бог сотворил.
— Да ведь и мы тоже сливаем вместе молоко от всех коров, так что это пустяки... Вот говорят, где-то возле Рэнне крестьяне решили все сообща открыть... как ее?., кооперативную молочную ферму. Недешево им станет эта ферма — слыхать, одна дымовая труба обойдется в тысячу крон.
— Да, добром это не кончится, — заметил Бон, коровы-то ведь все такие разные от природы.
Нет, ничего путного от сельского хозяйства ждать не приходится. Это я уже понял. Одно только было удивительно: как это другая страна на другом конце света виновата в том, что наши крестьяне разоряются и поджигают свои дома, чтобы как-то поправить дела.
Хотя я был еще мал, я, должно быть, любил труд и обладал достаточным запасом энергии, потому что мне всегда казалось, будто работа идет слишком медленно и вяло, будто слишком долго у нас раздумывают и раскачиваются. К рождеству начинали готовиться за несколько недель — пробовали, хорошо ли топится печь, в которой собирались стряпать, точили ножи и топоры для убоя скотины, собирали утварь. В последнюю неделю перед рождеством мы вставали в половине третьего. Во дворах царила такая суматоха, словно весь приход разом собрался рожать. Еще с вечера у дверей нашей прачечной устанавливали колоду. Но когда коров поили, они терлись о колоду и то и дело сдвигали ее с места, так что приходилось устанавливать все сызнова. Под конец старый хозяин потребовал, чтобы возле колоды поставили специального человека для охраны.
Инвентарь, и без того примитивный, был сильно изношен. Вся «механизация» хозяйства сводилась к конной молотилке и одной ручной веялке. Старик не уставал восторгаться хитроумным устройством веялки.
— Ты гляди, как она выплевывает зерно отдельно, мякину отдельно, — повторял он, — даже семена сорняков и те узнает. Ну так и кажется, что она все понимает.
Я лично менее бурно восхищался веялкой. И не мудрено: ведь крутить-то ее обычно приходилось мне, а кроме того, у моего прежнего хозяина была молотилка, которая заодно и веяла.
И вообще я перестал восхищаться крестьянами. Я видел, что дела у них плохи, где уж им щадить несчастного батрачонка!
С коровами приходилось очень много возиться, куда больше, чем мне было по силам, а молока они давали мало. Сливки снимали вручную и сливали вместе; каждые десять дней из них сбивали масло. Сбивали точно так же, как в дедовские времена, с той только разницей, что теперь маслобойку крутила лошадь. Делалось это по вечерам, уже после работы. Я ненавидел эти дни, и недаром: мне после бесконечно длинного трудового дня приходилось в темноте тащиться по кругу за лошадью. Круг этот находился в дальнем, западном углу двора, и мне начинало казаться, что темнота зловеще оживает и весь круг кишит чудовищами, одно другого страшнее. Вдали, на Голубином мысу, мигал новый маяк да вспыхивало то тут, то там зарево пожара. В лунные ночи я подбодрял себя пением, — пел во все горло, полчаса или час, пока не собьется масло; но в безлунные ночи темнота обступала и подкарауливала меня. Я видел огненные глаза, горящие во мраке. Являлись невидимые духи, они ходили следом за мной по кругу и что-то нашептывали мне в уши. «Подожги двор, подожги двор, — слышалось мне, — тогда ты будешь свободен. Стоит лишь сунуть спичку в стог сена... Может быть, и хозяину ты окажешь услугу».
Мне и в голову не приходило читать «Отче наш», я уже не верил в молитвы. Но зато я не раз поглядывал на веревку, висевшую в коровнике. И она словно стала моим талисманом; когда голоса искусителей осаждали меня, я думал об этой веревке — как легко перекинугь ее через балку и разом покончить со всем этим; куда проще, чем поджечь двор и погубить скотину, как недавно случилось на хуторе крестьянина Косее. Чтобы уйти от этих голосов, я погонял лошадь и сам припускал за нею, маслобойка бешено жужжала в сарае, и хозяин ругал меня: «Ты испортишь машину!»
Я замедлял шаг, но через минуту все начиналось сызнова. Потом хозяин вдруг откидывал крышку и радостным голосом кричал: «Стой!» Это значило, что масло готово.
Но бывало и так, что крутишь, крутишь, а масло не сбивается, особенно в светлые ночи. Тогда мы принимались ходить вдвоем; ходили час, полтора, пока хозяин не сдавался. Он сваливал все неудачи на луну. А я думал, что в темные ночи, когда мне мерещились чудовища, за меня вступаются добрые духи, они-то и помогают быстро сбивать масло. И, уж конечно, ни ему, ни мне даже в голову не приходило, что масло сбивается тем скорее, чем быстрее крутишь маслобойку.
Однажды ночью загорелся большой хутор за Рингборгом, в Перскере. Наутро хозяин спозаранку уехал на мельницу — узнать подробности, л за обедом обо всем рассказал нам Загорелось в овине; хозяева в это время были в гостях; «по счастливой случайности» они захватили с собой лучшие одеяла, подушки, перины и постельное белье.
— Небось когда уезжали, все назад оглядывались,— продолжал хозяин. — А надо бы по-осторожней. Самого-то отвезли в Нексе и посадили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52