Только в народе можно встретить людей, которые умирают так же просто, как и живут, — точно листья на деревьях. Да, во всяком случае в народе чаще всего...
Мы долго гуляли в этот день с Якобом, дошли до самого Стампена, к югу от нашего городка. Якоб говорил без умолку: он был в восторге от книги Ренана «Жизнь Иисуса» и с увлечением рассказывал мне ее содержание. До чего же приятно было погулять с ним и хоть раз в жизни послушать не о рваных башмаках и любовных похождениях. Я испытывал огромное удовольствие оттого, что все мои старые представления об Иисусе и деве Марии переворачивались вверх дном. Я давно уже перестал верить в небеса, — там, где полагалось быть небесам, оказалось лишь пустое место, и носиться с этой пустотой было довольно затруднительно. А теперь она заполнилась для меня живым осязаемым содержанием.
— Хорошо тебе говорить, — сказал я, — ты-то можешь заниматься всем этим. А тут корпи весь век над старыми башмаками. Хоть бы было с кем словом перекинуться.
— Что ж ты ни разу не заглянул ко мне, когда приходил к родным?
— Ну, я подумал, — что тебе за удовольствие видеть такого неуча, как я.
И вдруг я отлетел на несколько шагов в сторону от сильного толчка, — так Якоб всегда выражал мне свою любовь.
— Нечего жалеть, что ты не учишься. Ты для этого не годишься.
— Почему? — огорченно спросил я. В моих ушах эти слова прозвучали как приговор, как смертный приговор.
— Да просто потому, что экзамены — это не для тебя. Ты слишком глубоко во все вникаешь. А для экзаменов это не нужно,— там не вникать надо, а просто собрать все в памяти. Да и вообще экзамены устарели, в Америке с ними уже давно покончили. Надо только учиться и ко всему присматриваться; так Делал Бенджамин Франклин. А какой это человек, ты бы знал! Кстати, тебе не мешало бы прочесть его автобиографию, но для этого надо изучить английский или немецкий язык
Мы вернулись домой только под вечер, и Якоб отправился в обратный путь, в Нексе, — а ведь он уже прошел утром четыре мили от Нексе до Рэнне и целый день гулял со мной. Он был неутомим во всем, за что ни брался; и в меня встреча с ним тоже вдохнула новые силы. Он мог внушить тебе веру в самого себя, убедить, что у тебя хватит сил преодолеть все препятствия, какие встанут на пути. И при всей своей одаренности он был воплощенная скромность. Он всегда говорил так, словно его собеседник знает ничуть не меньше, чем он сам, и восхищаться людьми стало для него потребностью.
— Ты далеко пойдешь, — не раз повторял он мне. — Из тебя выйдет какой-нибудь философ вроде Платона.
А когда я спросил, кто такой Платон, он вместо ответа схватил меня за руки и, смеясь, потащил за собой.
Я проводил его до Роббедаля. На прощанье он сказал:
— Смотри, читай побольше и вообще работай над собой. В северной Франции есть такая колония, члены которой все делят поровну. И работу они тоже делят между собой, а в свободное время учатся. Мы могли бы уехать туда, как только ты изучишь французский язык. Ты будешь чинить обувь, а я огородничать, идет?
В ожидании денег из Америки от брата Эмиль вернулся в Альминдинген и нанялся лесорубом. Однажды я встретил его на улице. Он загорел, поправился, во всем его облике чувствовалась недюжинная сила, и вообще он стал совсем другим человеком.
— Удирай из мастерской, — сказал он, — я помогу тебе устроиться. Какое может быть сравнение — сидеть, согнувшись в три погибели, над старым сапогом и подбивать его гвоздями или работать в лесу топором. Прямо вся кровь у тебя играет, уж там-то не нужно чуть ли не каждый день принимать слабительное.
Все это звучало очень заманчиво. Работа не удерживала меня, зато удерживало многое другое: во-первых, подписанный контракт, потом — привязанность к молодому хозяину; я никак не мог покинуть его, ему становилось все хуже и хуже, и было ясно, что конец наступит скоро.
Все меньше заказчиков приходило в мастерскую — люди знали, что хозяин при смерти. Теперь мне удавалось читать даже днем, только книгу я прятал под стол — на случай если йеппе, старый хозяин, заглянет в мастерскую. Петер тайком подрабатывал — чинил обувь для старьевщицы, тетки Скоу, а Густав целыми днями разучивал ноты. Совесть у всех была нечиста, и в мастерской царило подавленное настроение.
Я старался честно следовать совету Якоба и читал только полезные книги: брал наугад книги по географии, истории, физике. Но переваривать всю эту сухую материю оказалось очень трудно, и, разумеется, никакой пользы подобное чтение не приносило. Изредка мне, по счастью, попадала в руки научно-популярная брошюра о тайнах моря или о звездах. Такие книжки я читал запоем, в конце концов у меня начинала кружиться голова, а сердце бешено колотилось,— до того сильно все это захватывало меня. Но такие книги попадались редко. К тому же Якоб не одобрял научно-популярную литературу, он называл ее жвачкой для семинаристов. А настоящие научные книги должны быть написаны сухо и содержать факты, только факты! Я пробовал было выучить основные события датской истории, но числа и цифры никак не облекались плотью и кровью; они оставались лежать, непереваренные, тяжелые, словно камни в желудке у волка. С таким же успехом я мог бы попытаться вдохнуть жизнь в обглоданный рыбий скелет.
Тогда я снова обратился к романам. Но беспорядочное чтение уже не удовлетворяло меня. Якоб решительно возражал против него, и теперь я не мог с этим не согласиться. В самом деле, ничего хорошего; глотаешь одну книгу за другой, словно пьяница, которому нужно все больше и больше водки, чтобы опьянеть, но чем больше он пьет, тем сильнее дуреет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52