Тогда я махнул на все рукой и снова стал бродить по городу. Сидеть в мастерской было невесело: Густав все вечера возился
со своей скрипкой, а за стеной лежал молодой хозяин и задыхался от непрерывного кашля.
Карла и Кнуда я почти не видел; надо думать, я сам был виноват в этом — мое увлечение книгами расстроило нашу дружбу. В кондитерской хлеб пекли по ночам, и когда я был свободен, Карл обычно спал. Кнуд, рассыльный при магазине, завел новые знакомства заважничал. Тогда я снова вернулся на свой перекресток.
— Ты чего тут стоишь и глазеешь? — спросил меня как-то Петер Дрейер. Раньше он считал меня пропащим парнем, но теперь снова взялся за меня, когда увидел, что я больше не зачитываюсь всяким «враньем». — Пошли на гулянку, нечего тут стоять да глазами хлопать.
И вот как-то вечером я пошел с ним. Теперь молодежь ходила гулять не к северу от города, как раньше, а на Восточное кладбище. Здесь несколько лет уже никого не хоронили. Девушки парами прогуливались под деревьями, они шушукались и хихикали, редкие уличные фонари то и дело выхватывали из мрака чью-нибудь фигуру. Лиц я не мог разглядеть, но Петер чувствовал себя как рыба в воде, и темнота его не смущала.
— У этих девушек есть свои кавалеры, их они и дожидаются, — говорил он.
Мое волнение достигло предела. Это походило на охоту, увлекательную охоту, которая разжигает кровь; после каждой неудачи сердце мое билось все сильней, Петер предпринял уже несколько попыток завязать знакомство.
— Добрый вечер, барышни! Решили прогуляться? — спрашивал он, изящным жестом приподнимая шляпу.
Но девицы поворачивались к нам спиной и громко хохотали.
— Все из-за тебя, — сердито сказал Петер. — если б я пошел с другим, давно бы подцепил какую-нибудь.
Я, окончательно пристыженный, безропотно проглотил упрек. Что тут ответишь? Я и в самом деле ни на что не годился.
Впереди нас в тени деревьев шли под руку две девушки— высокая и низенькая; в темноте мы еле различали их фигуры.
— Смотри, они пошли тише, — сказал Петер, — значит, дело в шляпе. Это швеи; они всегда так смешно ходят, вразвалочку, как моряки. Бери себе ту, что поменьше, а я возьму высокую.
— Сегодня прекрасная погода, — бойко сказал он, когда мы нагнали девушек.
Так состоялось это знакомство. Я был поражен тем, как легко оказалось завязать разговор; до сих пор я считал, что разговаривать с барышнями — большое и нелегкое искусство. Но эти две хохотали от каждого пустяка. Не было никакой надобности ломать голову и выдумывать что-нибудь остроумное или интересное; все равно что говорить, лишь бы не молчать. Но зато говорить надо было не переставая, чтобы не прослыть скучным.
А это оказалось вовсе не так просто, труднее даже, чем придумать что-нибудь умное.
— Что ж ты молчишь? — спрашивала низенькая каждую минуту и дергала меня за рукав.
— Кошка выводит цыплят, — брякнул я первое, что пришло в голову, но она все-таки расхохоталась.
После того как мы немного погуляли вчетвером, Петер взял высокую под руку.
— Ну, мы пойдем, — сказал он и свернул на боковую дорожку.
Тогда я тоже взял свою барышню под руку, и мы пошли с ней дальше.
Мне было очень не по себе. Я дрожал от волнения и не мог выдавить из себя ни слова. Что-то большое, грозное неотвратимо надвигалось на меня, сжимало мне сердце и горло. Рука моя так сильно тряслась, что я хотел выдернуть ее, чтобы девушка не заметила моего волнения, но она крепко прижала ее к своей груди.,
И вдруг тяжесть куда-то исчезла, кровь горячей волной прихлынула к сердцу, и я порывисто обнял девушку. Но руки мои неожиданно наткнулись на что-то твердое— на горб. Она тянулась ко мне губами, словно пытаясь удержать, но я отскочил от нее и метнулся в сторону, словно отброшенный взрывом. Сердце кувыркалось у меня в груди, как клоун на арене цирка; я бежал, петляя между деревьями, потом перескочил через каменную стену, огораживавшую старое кладбище.
Только очутившись в поле, я остановился, чтобы перевести дух. Пальцы у меня онемели, и мне казалось, что я слышу плач маленькой швеи. Я понесся дальше, пока не добежал до первых домов. Кой-где в мезонинах и кухнях горел свет, а справа поодаль тьму разгоняли гирлянды огней: развешенные под деревьями фонарики причудливо озаряли осеннюю пожелтелую листву.
Это светился большой парк при Доме Высшей народной школы —там, видимо, был праздник. Я много слышал об этих праздниках и о том, как живут в Доме, но до сих пор мне ни разу не пришлось побывать там. Сейчас я решил во что бы то ни стало проникнуть на праздник, я просто изнывал от тоски по людям, по настоящей жизни. Я взобрался на высокий дощатый забор, спрыгнул вниз и угодил прямо в объятия какого-то здоровенного парня. Пробираясь через веселую, оживленную толпу, он повел меня к Дому.
Сам я был настроен далеко не весело. Меня уже и раньше ловили подобным образом, когда мы, мальчишки, пытались пролезть в театр или на представление бродячего цирка. Мне, признаться, иногда порядком доставалось, но с тех пор прошло несколько лет, и я, в сущности, стал уже слишком взрослым для таких историй.
В общем, я чувствовал себя очень неважно. Но ничего плохого со мной не случилось; меня не отвели в полицию, не отколотили, а просто предложили убраться вон. Когда парень подвел меня к воротам, навстречу нам засеменил маленький, юркий человечек.
— По... по... почему его выгоняют? Он... он ясно доказал, что хочет быть здесь, так пусть и остается, разрешим ему. Можешь оставаться, а если еще захочешь, приходи в другой раз,— с такими словами он обратился ко мне, протянув мне свою маленькую крепкую руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52