«Уж, верно, ты, чертенок, побывал на пристани!» — говорил он, ласково глядя на меня. Конечно, я успевал побывать не только на пристани, но еще во многих местах. Мы забирались с ним в чулан, где хранилась кожа и где молодой хозяин спал летом, и я выкладывал все новости. «Господи, когда ты только всюду поспеваешь», — говорил он и никак не мог наслушаться.
Я вполне понимал его. В мастерской было так темно, так уныло, а там, за ее стенами, всегда случалось что-нибудь интересное. И в один прекрасный день могло даже произойти что-нибудь необыкновенно важное, способное навеки положить конец беспросветной нужде. Ведь я и по будням ходил в костюме, сшитом еще для конфирмации; отец сказал, что этого костюма должно хватить на все время ученья, но так как другого у меня не было, я успел сильно истрепать его. Уже по одной только этой причине должно было случиться что-нибудь неожиданное. Останься все по-старому, я оказался бы к зиме совершенно без одежды.
И действительно, в жизни происходили какие-то перемены, но поди разберись в этом. По-видимому, дело касалось чего-то большого и важного, одни предсказывали конец света, другие, напротив, возвещали наступление новой эры. Но и те и другие, споря между собой, прибегали к самым низким приемам, поносили своих противников, клеветали на них, высмеивали их физические недостатки и тому подобное. О большом и важном никогда не говорили всерьез.
Я, конечно, толком не знал, что к чему, да и узнать было неоткуда. Я всегда мечтал выбраться из нужды, и сейчас еще надеялся на это, но уже не верил, что можно добиться чего-нибудь своими силами. Мне казалось, что здешние бедняки тоже потеряли всякую надежду когда-нибудь выкарабкаться из болота нищеты; они чего-то ждали, перебивались с хлеба на воду и мечтали о том значительном событии, которое непременно должно произойти и уничтожить это болото. Некоторые бросались к «святым» — в надежде, что великое чудо совершит сам господь; другие просто ждали сложа руки.
Невозможно было понять, почему именно бедняки, которых это касалось ближе всего, относились ко всему с полнейшим равнодушием, вместо того чтобы объединиться вокруг сторонников новых порядков. Может быть, они не верили в эти новые порядки. Лично я восхищался людьми, которые, жертвуя своим положением в обществе, посвящали себя делу бедняков. Но молодой хозяин смеялся надо мной.
— Ты думаешь, они общество хотят перестраивать, Бидструпы эти и кулаки из партии Венстре?—говорил он. — Черта с два! Сами-то они сидят у кормушек, для них это просто игра. Нет, ты бы посмотрел на социалистов. Вот те в самом деле хотят все перевернуть вверх дном, да так открыто и говорят. Вот это ребята! Жаль только, что здесь у нас их нет, а то бы ты увидел, как наше кулачье попряталось бы по домам.
Молодой хозяин работал когда-то подмастерьем в Копенгагене и всякого понаслушался в столице.
— Там нельзя было ссылаться на больную ногу — хочешь не хочешь, а иди вместе со всеми на сходку к Шлезвигскому камню или на общественный луг. Ну и ораторы там были, просто все нутро переворачивалось! Вот они-то жару давали, откуда только смелость бралась; прямо руки у всех чесались. И в мастерских и на квартирах оружие припасали: ведь события могли начаться в любой день. Вот были дела! А наши здешние вояки только в бирюльки играют, уж сидели бы лучше дома. Вот увидишь, социалисты все перевернут в два счета, с ними шутить не приходится, уж они-то не в бирюльки играют. И пусть переворачивают, все равно, разве у нас тут жизнь! Может, социалисты и с чахоткой сумеют справиться. Ведь говорят же, что эта болезнь от бедности. — Хозяин достал из-под стола бутылку и посмотрел на свет: на донышке еще оставалось немного пива.
Георг не раз писал мне: «Ты только приезжай, я тебе помогу». Но я почти не видел его, да и помощи от него никакой не было. Еще задолго до моего приезда в город он познакомился с молодым хозяином в погребке Хансена, где обычно играл на бильярде. Теперь молодой хозяин уже не выходил из дому, и Георг иногда забегал в мастерскую — скорей ради него, чем ради меня, но я и тому был счастлив: я восхищался братом. Он выглядел настоящим франтом и гулял с молоденькими девушками из хороших семей; зарабатывал он немного, но зато ловко умел находить кредит.
Георг служил подручным у бондаря, делал бочонки под сливочное масло; работал он в подвале возле пристани, и я нарочно делал большой крюк, чтобы хоть изредка заглянуть к нему. Работа у него всегда спорилась, и все говорили, что он не уступит любому опытному подмастерью. Его хозяин немало наживал на нем и был очень доволен; правда, жалованья Георгу он не прибавлял, но ручался за него у портного и в галантерейной лавке. «Оно и выйдет одно на одно, — говорил Георг, - так или иначе я отсюда удеру, не такой я дурак, чтобы работать задаром».
Я кредитом не пользовался, ручаться за меня никто бы не стал, и мало-помалу мой костюм вконец истрепался, так что я уже не мог выходить по воскресеньям и просиживал все праздничные дни дома. Было у меня два приятеля — Карл Глиструп, мой школьный товарищ из Нексе, теперь он служил в учениках у кондитера, и долговязый Кнуд Юнкер — мальчик на посылках. До этого времени мы всегда ходили втроем. Когда шел дождь, они оставались у нас в мастерской, и мы играли в вист с болваном. Но в хорошую погоду они все-таки удирали, предоставляя мне в одиночестве размышлять над проблемой воскресного костюма.
— Сходи-ка домой, — посоветовал Георг, — пусть отец увидит тебя в таких лохмотьях, может, это на него подействует.
Я в этом далеко не был уверен, но все же как-то в субботу вечером, после работы, решил попытать счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52