Словом, то был классический рассказ о преданном слуге. И мать плакала, когда я читал его вслух; слезы текли по ее длинному носу и капали на вязанье. А у отца этот рассказ вызывал смех.
— Нет, вы бы лучше почитали про Петра Великого,— как-то сказал отец. — Вот это был молодчина! Он царствовал над доброй половиной земли, а когда один матрос упал за борт, немедля прыгнул в воду и спас его.
— Просто пьяный был, — презрительно заметила мать.
— Ну, матрос тоже человек, если он даже хватил лишнего.
— Да нет, я про этого пьяницу, про Петра Великого!
— Тем больше ему чести. А после такого купанья он наверняка протрезвел. Вода-то небось была ледяная!
— Да, ведь после этого он заболел воспалением легких и умер, — вмешался я.
— Ну и дурак ты, он умер оттого, что прыгнул за простым матросом. Настоящий царь так бы не сделал, — отрезал Георг.
Я уже тогда нередко раздумывал над историей о преданном слуге, а еще чаще — когда сам начал работать. Если тачка выскальзывает у меня из рук и исчезает в навозной яме, как быть? Стоит ли мне прыгать в яму и рисковать жизнью ради старой, грязной тачки? Хозяин, как видно, считал, что я так и должен поступать, вместо того чтобы звать его на помощь. Раз он сам чуть не утонул. Тут уж раздумывать не приходилось; конечно, я должен был бы прыгнуть, несмотря ни на что, — ведь хозяин не умел плавать.
Ну, а если пожар? Тогда прежде всего, раз я хожу за скотиной, я должен спасать ее, против этого ничего не возразишь, за это мне и деньги платят. Но скотина ведь не моя, — и я начинал ненавидеть работу, хозяина и весь свет. Другой батрачонок, если бы ему пришлось
так же плохо, как и мне, должен бы поджечь двор. А я что ж, должен рисковать жизнью, чтобы сохранить этот ад на свою голову?
Нанимался я сюда на работу с самыми лучшими намерениями, меня томило почти болезненное желание угодить хозяевам. Но к чему это привело? Как я ни усердствовал, я только ниже сгибался под бременем непосильного труда. Нет, одной только преданностью и усердием из нищеты и угнетения не вырвешься; в лучшем случае тебя снисходительно похлопают по плечу, как бы поощряя стараться еще больше. Усердие и преданность — это все равно что гири на ногах: вместо того чтобы помочь мне выбраться, они тянули меня вниз. И хуже всего было это одобрительное похлопывание по плечу; к ругани в конце концов привыкаешь, а такое поощрение, если только поддаться ему, может свести в могилу.
Вообще с распределением земных благ что-то было неладно. Одно только усердие не помогало выбиться наверх, точно так же как лень сама по себе не тянула вниз. Нет, справедливость на земле явно хромала!
«Люди — лентяи от рождения, их надо хорошенько подстегивать голодом, а то и настоящим кнутом, чтобы они работали» — это была любимая присказка хозяев; я не раз слышал ее, когда к нам приезжали соседи и мой хозяин водил их по двору, показывая скотину. Присутствие такой козявки, как я, никого не смущало.
Мне уже приходилось слышать подобные изречения. Под «людьми», конечно, подразумевались батраки, беднота — в общем, все те, кто в поте лица зарабатывал кусок хлеба. Сами хозяева, надо думать, не потерпели бы такого обращения.
В довершение всего я понял, что на Петере, на мне, на служанках и держится, в сущности, все хозяйство. Это я чисто подмел и прибрал двор к приходу гостей, и похвалы за то, что скотина хорошо ухожена, я тоже мог смело отнести на свой счет. Служанки наварили и напекли всякой снеди. Петер позаботился о лошадях гостей. А люди, которые упрекали всех в лени и нерадивости, чаще всего стояли, засунув руки в карманы, и ругали тех, кто был завален работой. У меня был родной дом, куда мне нужно было сбегать хотя бы для того, чтобы отнести матери грязное белье, если бы хозяин отпустил меня хоть на полдня; но прошло несколько месяцев, прежде чем мне разрешили наведаться к своим. Петер тоже не мог допроситься, чтобы ему дали выходной день. Но когда сам хозяин бывал в отлучке, ничто не изменялось, все шло своим чередом. Мы были бедные и, значит, ленивые, но лишними и бесполезными оказывались не мы.
Я поделился своими мыслями с Петером, но он только руками всплеснул.
— Боже спаси и помилуй! Ты что ж, в вольнодумцы записался? — в ужасе спросил он.
Легко ему было говорить — у него были свои, строго определенные обязанности: он ухаживал за лошадьми — и все. Впрочем, и он не всем был доволен.
— Уйду я к первому мая! — твердил он мне каждый день. — Только ты никому не говори. От места надо отказываться в последнюю минуту. А то стоит заявить — сразу с тобой начнут плохо обращаться.
Надо было обладать большой хитростью и изворотливостью, чтобы не попасть впросак. Когда хозяин как-то за столом выразил надежду, что Петер останется у него на лето, — на что хозяин, видимо, рассчитывал, — Петер ответил уклончиво:
— Чего решать раньше времени. До лета еще дожить надо, тогда и посмотрим.
Просто уму непостижимо, до чего ловко он умел увиливать от ответа, так что хозяин не мог добиться от него толку. А я с головой выдавал себя, стоило только меня о чем-нибудь спросить. Других ответов, кроме «да» и «нет», для меня не существовало, как можно ответить по-другому — было для меня загадкой.
— Больно уж ты прост! — говорил мне Петер.
Не впервые я слышал эти слова, но и на этот раз никакой пользы из них я не извлек.
Однажды хозяин отправился возить лес для постройки нового дома очередному погорельцу. На такую работу съезжался народ со всех окрестных хуторов, и поэтому там всегда было шумно и весело. Петер был очень не в духе: он надеялся, что сам поедет возить лес, потому
что взяли как раз его упряжку, — только она и годилась для рессорной подводы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52