Незнакомец наклонился ко мне и ободряюще сказал:
— Вот дурашка, от людей в канаву прячется. Ты же промок весь и дрожишь. Пошли быстрей, согреешься.
Он повлек меня за собой, пригнувшись, чтобы заслонить меня от ветра, и мы разговорились. Его широкая ладонь грела мою руку сквозь рукав куртки, от него веяло теплом, которое мешалось с запахом пота и селедочного рассола, голос его — и тот согревал меня. Когда он говорил, я чувствовал, что даже пальцам на ногах становится тепло. Чем-то он напоминал мне огромного быка Иегову, потому что от быка так же пахло селедочным рассолом, а в ненастную погоду от него так же исходило тепло, и это было приятно, но немножко противно. У меня было такое чувство, как будто я стою на вулкане: тепло, уютно, но в любую минуту можешь ни с того ни с сего полететь вверх тормашками, — все равно что сидеть верхом на Иегове.
— Да ты ведь слишком мал! — воскликнул он, когда я рассказал, кто я и куда иду. — Ну конечно мал. Где тебе там справиться. Работницы тебя и за человека считать не будут и скотина тоже бояться не станет., А про хозяев и говорить нечего — они тебя з-аездят.
— А вы их разве знаете? —испуганно спросил я.
— Я здесь, на юге, все хутора знаю. Да и меня знают, — правда, не с лучшей стороны. Ты только назови мое имя — Кнорт, каждый тебе расскажет, кто я такой. Да ты, может, уже слыхал кое-что обо мне. А теперь вот меня за море посылают, в Америку,— чтоб им тут, в их курятниках, поспокойней стало.
О Кнорте я ничего не знал, но уже слышал, что многих посылают в Америку. Обычно это были такие люди, от которых хотели избавиться, — драчуны, воры, хулиганы и все, кто не мог прокормить себя здесь. Община на свой счет покупала им билет до Америки.
— А ты чего натворил? — спросил я: раз он из таких, решил я, незачем ему говорить «вы». — Кур воровал?
Он громко расхохотался.
— Да нет, ничего плохого я не сделал. — Он даже остановился посреди дороги, чтобы вволю посмеяться. — Но стоит только какой-нибудь девушке нагулять себе ребенка, как она непременно сваливает все на меня. Кнорт, видите ли, виноват. А сами еще болтают, будто я такой урод, что меня нужно упрятать куда-нибудь подальше. Вот сельский староста забирает весь мой заработок и делит его между девчонками, которые народили детей. А теперь уж моего заработка не хватает, значит надо послать меня за море: пусть он, дескать, испытает иную жизнь. Что это значит — понимай как хочешь.
Дождь немного поутих, а может быть, я просто перестал замечать его из-за этого удивительного человека и его странных речей, Я догадывался, что в словах его таится какой-то скрытый смысл, но сам ничего не мог понять. Мне он казался очень добрым, душевным, и я пожалел его. Лицо его я так и не смог разглядеть в темноте, но видно было, что он широкоплеч, коренаст, а роста вроде небольшого. От всей его фигуры, даже от походки исходило ощущение силы.
— Ты, наверно, очень сильный, — сказал я. — Поэтому они все и нападают на тебя.
— Нет, отчего же все, — ребятишки со мной ладят, да и бабы тоже. А вот мужчины — черт их душу знает! Всего-то им хочется, а ничего толком не умеют. Видишь, там хутор горит, возле маяка? Ну так вот. Хозяину кто-то подсобил обзавестись наследником, а он так обрадовался своему первенцу, что решил обзавестись и новым домом в придачу. Стоит только оставить свечку в амбаре с зерном да уехать в гости. Свечка догорит, солома вспыхнет, а тем временем можно отлично поиграть в картишки где-нибудь у соседа, этак за милю от своего дома. В общем, проще простого. А тебя вот гонят за море только за то, что ты заронил огонек в чье-нибудь сердце!
Он выпустил мою руку.
— Видишь — вон проселок. Пройдешь по нему минут пятнадцать — по левую руку и будет твой хутор. Да не забудь передать поклон Анне. Правда, мы друг дружку не знаем, но, может, я все-таки выберу время и загляну к ней до отъезда.
Он исчез в темноте; с минуту я слышал еще, как он что-то гудит себе под нос, — должно быть, напевает песенку.
Я припустил бегом и скоро, протиснувшись через загороженные телегой ворота, очутился во дворе. Большая собака набросилась на меня, но, обнюхав, остановилась, наверно, узнала, так как я накануне приходил сюда наниматься. В двух окнах еще горел свет, кто-то открыл дверь и отозвал собаку.
Все сидели за ужином: хозяин с женой, старики — его родители, работник, две девушки-работницы; на высоком стуле примостилась маленькая сгорбленная женщина, очень похожая на птицу. В комнате было тепло, вкусно пахло свежим ржаным хлебом. Пока я пристраивался на краешке скамьи, все внимательно разглядывали меня. «Да он же еще совсем малыш», — прочел я в их взглядах.
— Ты дотянешься?—спросил старик и придвинул поближе ко мне общую миску с кашей. Тепло ли ударило мне в голову, или я слишком уж оробел, прямо до отчаяния, только я ответил дедушкиной поговоркой:
— У кого руки коротки, тот далеко дотянется. Первым засмеялся старик, потом хозяин и хозяйка,
потом работник и обе девушки. Смеялись все, и это так обрадовало меня, что я тоже расхохотался. Меня словно прорвало, я хохотал громче всех и никак не мог остановиться. Один за другим все умолкали и с недоумением поворачивались ко мне, а я все продолжал хохотать. Сколько я ни старался сдержать смех, он снова и слова прорывался помимо моей воли.
— Ну, хватит, — резко сказал старик и постучал ложкой по столу.
Смех застрял у меня в горле, и я разревелся так же безудержно и громко, как только что смеялся.
— Да он совсем раскис, — сказал старик, — и сказать, сопляк еще.
От этих слов я сразу пришел в себя. Тогда меня стали спрашивать, почему я опоздал да как нашел их двор в темноте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52