— Подожди меня,— громко сказала она, — пойдем домой вместе.
Она подвинулась, как школьница за партой, и похлопала рукой по скамейке, чтобы я сел рядом. Я повиновался, хотя от стыда не знал, куда глаза девать. Люди в аптеке захихикали, и от этого я смутился еще пуще.
— Почему они смеются? — удивленно спросила она. — Они, верно, думают, что мы влюбленная парочка.
Слово «парочка» заставило меня втянуть голову в плечи и отодвинуться, но она снова невозмутимо придвинулась ко мне; все вокруг засмеялись. Этого я уже никак не мог вынести. Я выскочил из аптеки и пустился наутек. Добежав до угла, я остановился. Мне стало стыдно, и я повернул обратно. Мы столкнулись возле самой аптеки.
— Ты мог бы подождать здесь, — сказала девочка, взяв меня за руку.
Она не рассердилась, и я был благодарен ей за это. Я уже стыдился своей трусости, но, право же, очень трудно сохранить присутствие духа под снисходительными взглядами взрослых. Здесь, в темноте, все было много проще; мне казалось, что мы уже много раз ходили так, держась за руки, и знаем друг друга давно, всю жизнь.
— Да она прехорошенькая, — заметил Георг, увидев нас как-то вечером, когда мы стояли, укрывшись за колоннами. — Не грех бы тебе познакомить меня с ней. Ты не бойся, отбивать не стану. — Но особого доверия я к нему не питал и всячески старался не попадаться ему на глаза.
Вечера принадлежали нам. Белые ночи уже котились, но темнота перестала пугать меня и даже казалось уютной. Анна была из очень бедной семьи, она ходила даже без пальто, в одном тоненьком платьишке. Под платьем тоже, видно, не много было надето, — я чувствовал теплоту ее тела, когда она касалась меня плечом. Впрочем, Анна не жаловалась на холод, всегда была весела и довольна; ясный взгляд ее покоился на мне с выражением тихого счастья. Она восхищалась мной, в ее глазах я был чем-то вроде сказочного принца, и это очень нравилось мне.
— Я не хочу вечно гулять с тобой в потемках,— говорила она. — Я хочу, чтобы нас видели вместе. Пусть мои малыши тоже посмотрят на тебя.
Анна была старшая дочь и говорила о младших братьях и сестрах, как мать. О родителях она рассказывала очень неохотно. В семье у нее, наверно, было неладно, и я видел, что только со мной ей по-настоящему хорошо.
Была ли то просто детская дружба, или за ней скрывалось другое чувство, этого мы и сами еще не знали. Но нам было хорошо вдвоем, и даже когда я не видел ее, одна мысль о ней поднимала меня в собственных глазах. Я стал смелее, чувство собственного достоинства заставило меня уделять больше внимания своей наружности. Получив деньги за сверхурочную работу, я приобрел гуттаперчевый воротничок и манжеты, которые сам мог стирать, и цветной шейный платок, — его можно было выворачивать на четыре стороны, к тому же он заменял манишку. Когда я впервые предстал перед Анной во всем этом великолепии, она внимательно осмотрела меня при свете фонаря и восхищенно захлопала в ладоши.
— Ну, теперь уж ты должен пройтись со мной в воскресенье, — заявила она, — чтобы все нас видели.
Хочешь не хочешь, пришлось выставить свою любовь напоказ. В то лето среди молодых людей была мода разгуливать с цветными зонтиками — синими, желтыми, красными; стоили они от семидесяти пяти эре до полутора кроны, и ни один уважающий себя ученик или подмастерье не рискнул бы показаться днем в обществе девицы без такого зонтика. В ближайшее воскресенье
мы с Анной встретились на северной окраине города н узкой тропинке, которая вела к мельнице. Мы шли не под руку — так ходили только женихи с невестами — но Анна гордо выступала рядом со мной под моим зонтиком, почти касаясь меня плечом. Я шагал далеко не так уверенно, меня словно грыз какой-то червь, и я не смел поднять глаз. Я был, конечно, очень рад за Анну, но меня пугали ее смелость и равнодушие к мнению окружающих.
Вдруг из-за деревьев раздался дикий вопль. Я сразу узнал голос: это кричал Хансен, самый отчаянный из нашей шайки. Видимо, мои бывшие приятели снова гонялись за парочками, и я, несчастный отступник, угодил прямо к ним в руки.
Хансен подскочил к нам сзади и, скверно ухмыляясь, зашагал рядом по траве, росшей на обочине дороги. В нашей шайке его очень не любили и поэтому всегда называли только по фамилии; он был учеником в типографии, воровал там газеты и за полцены продавал их; на вырученные деньги он покупал водку. Словом, его едва терпели в шайке, вот он и старался выслужиться, превосходя всех в хулиганстве. Да, хуже влипнуть я не мог.
Он все не отставал от нас и отвратительно гримасничал, потом вдруг издал воинственный клич — сигнал для шайки. Со всех сторон из-за кустов высыпали мальчишки и окружили нас.
— Ага! Сапожник девчонку подцепил! Вакса-плаксз с девчонкой ходит!
Девчонка, девчонка вшивая идет, Плаксу-ваксу по лесу ведет. Она носит туфли задом наперед И не моет рожу ровно целый год.
Они корчили гримасы и орали нам прямо в лицо, Анна расплакалась. Тогда они принялись за меня:
Сапожник, сапожник, Жирная рожа! Рожу вытирает, А на ней все то же.
Мы ускорили шаг, но мальчишки шли за нами по пятам и продолжали издеваться. Прохожие останавливались и с любопытством смотрели на нас. Вдруг Анна бросилась бежать, она громко плакала, подол платья бил ее по ногам.
Я тоже не прочь был убежать, но мальчишки окружили меня плотным кольцом. Они гоготали во все горло, а один схватил мой красивый голубой зонтик и начал с треском открывать и закрывать его, а поток! вывернул единым махом. Я поднял с земли камень и швырнул в хулигана, потом схватил второй. Я буквально ослеп от обиды и бешенства и кидал камни наугад, не целясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52