От одного этого заболеть можно.
С тех пор я .стал очень тщательно выбирать книги для молодого хозяина. Я уже знал, где что стоит, и начал сам различать бесчисленных писателей. Когда я приносил книги, молодой хозяин, смешно гримасничая, обнюхивал их и косился на мою куртку.
— А ты, разбойник, ничего не припрятал? — спрашивал он, легонько толкнув меня в грудь.—Тогда возьми из моих. Только смотри, чтоб мой старик не узнал.
Таким образом, у меня оказывалось сразу две книги, потому что свою я успевал потихоньку, прежде чем войти, спрятать в сенях.
Больше всего молодой хозяин любил Жюля Верна.
— Где его только не носит — по всей вселенной, он даже в самое нутро земное залезает. Вот это писатель! — говорил он, по обыкновению прижимая ладони к горящим щекам.
Когда он бывал в хорошем настроении, он рассказывал нам что-нибудь из прочитанного.
— И все это вранье, — говорил Эмиль, который скоро должен был перейти из учеников в подмастерья и поэтому считал себя вправе принять участие в разговоре. — Но придумано здорово.
«Вранье» — так борнхольмцы называли беллетристику и вообще всякого рода сочинительство. Сам Эмиль никогда не читал книг, не читал их и Петер. Заниматься чтением они считали ниже своего достоинства; молодому хозяину еще простительно, он как-никак калека. А в моем увлечении книгами они видели верный признак того, что настоящего мужчины из меня никогда не получится.
Само по себе чтение вещь неплохая, но оно отгораживало меня от людей. Товарищи по мастерской не разделяли моих интересов и не посвящали меня в свои. Стоило молодому хозяину выйти из комнаты, как они наперебой принимались рассказывать о своих похождениях, да так, что у меня прямо сердце замирало. Эмилю присылали деньги из дому, а Петер работал сверхурочно по воскресеньям, чтобы было с чем пойти погулять вечером. На этот воскресный приработок он купил у тетки Скоу синее пальто за восемь крон. Вместо платы он чинил ношеную обувь, которую старьевщица тут же перепродавала. Да, Петеру легко было смеяться надо мной, — он единственный из нас разгуливал по городу в настоящем пальто.
А меня жизнь не баловала; или, может быть, я родился на свет не таким, как надо. Во всяком случае какая-то сила — то ли во мне самом, то ли вне меня,— словно назло, постоянно оттесняла меня в сторону.
Весной к Борнхольму на лов сельди приплывали на лодках шведские рыболовы. Это были сильные и опасные конкуренты для наших рыбаков, которые в плохую погоду предпочитали отсиживаться дома, поэтому шведов у нас недолюбливали. К тому же ходили слухи, будто они не прочь порыбачить в территориальных водах острова. Они жили в палатках за городом, в Пушечной долине; приехавшие с ними женщины стряпали и чинили сети. По вечерам, когда рыбаки уходили на лов, городская молодежь, прихватив с собой гармониста, отправлялась в Пушечную долину и под открытым небом танцевала со шведскими девушками. Эмиль и Петер бывали там каждый день, развлекался там и мой брат Георг. Дело редко обходилось без драк, особенно по субботам, когда рыбаки оставались дома. Кой-кому в кровь разбивали головы, Эмиль и Петер являлись на другой день в мастерскую с подбитым глазом или с шишкой на лбу, — но зато полные впечатлений!
«Любовь — чтоб ее черти взяли!» — говаривал молодой хозяин; и с этим трудно было не согласиться. Парни дрались, удирали через чердачные окошки, сломя голову спешили на свидание, продавали с себя последнее, иной раз даже воровали, чтобы раздобыть денег. А потом камень на шею — плати за ребенка, — и это зачастую еще до конца ученичества. Или женились слишком рано, и в скором времени молодые супруги начинали ненавидеть друг друга, ссорились, расходились, опять сходились. Слезы, обиды, драки. Нет, любовные горести и печали на сцене или в песнях — это совсем, совсем другое дело.
И все же горько было отставать от товарищей, тяжело смотреть, как они бегают на гулянку и поздно ночью, крадучись, пробираются на чердак, держа башмаки в руках. А на другой день они сидели за работой сонные, с запавшими глазами, но вдруг улыбались и подмигивали друг другу — это они вспоминали свои ночные похождения.
Как-то вечером Петер взял меня с собой в «Веселое лето» — танцевальное заведение, расположенное в загородной роще. Заведение это славилось как злачное место весьма сомнительного пошиба. На всю жизнь мне запомнился вихрь рук, ног, разгоряченных лиц, которые мелькали, словно огни в тумане, разбитые в кровь головы, запах винного перегара и визгливая музыка. Словно огромное колесо из крови и огня жужжало и крушило все вокруг меня под разнузданные выкрики и хриплый рев. Я глянул — ив паническом страхе бросился домой напрямик, через поле.
— Куда ты пропал? — спросил меня Петер на другой день. — Ну и подурачились же мы!..
Стоять на перекрестке, вглядываясь в ночную темноту, холодно, а рискнешь углубиться во мрак—наверняка попадешь в беду. Нет, уж лучше взять книгу да пораньше залезть в постель. Я откидывал крышку зеленого сундучка так, что она совсем загораживала низенькое оконце, а все щелки затыкал старыми мешками, чтобы со двора не видели, что у меня горит свет. Лампу я ставил на постель и устраивал нечто вроде грота между периной и спинкой кровати. Если старый хозяин тихонько поднимался по лестнице, чтобы послушать у дверей, я мог совсем накрыть лампу периной. Получалось очень уютно, хоть и не безопасно в пожарном отношении.
Но тоска по настоящей жизни не проходила, и чтение уже не помогало мне, а напротив, усугубляло эту тоску; хотелось идти куда-то и чего-то искать. Душу и тело, словно голод, терзало смутное стремление, которое я и объяснить бы не сумел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52