Дата, стоявшая на письме, пробудила во мне смутные воспоминания.
Послание это было составлено через день после той незабываемой ночи на
борту "Летящей к Западу", когда Натаниэль читал поэтические строки о
грядущей смерти. И тут нашли свое подтверждение мои смутные догадки. Там,
в душном кубрике, пропитанном зловонием алкоголя и табака, наполненном
гремящими раскатами залихватских песенок, которым так решительно положил
конец Эли и отзвуки которых еще звенели в трепете мачт и парусов, именно
там Натаниэль почувствовал прикосновение леденящего перста смерти на своем
плече. Он знал, что дни его сочтены. И вот через несколько месяцев я могу
отдать должное его энергии.
Заостренные буквы бежали по страницам:
"Дорогой мой Филипп,
ты назвал меня глупцом, и даже если мне суждено дойти до Наукатчи,
даже если нога моя снова ступит на землю этой благословенной долины, все
равно я буду считать себя глупцом. Но я чувствую, что не увидеть мне
больше тех горных вершин, того серебряного потока, разрезающего луга,
покрытые цветами. Я понимаю, что слишком поздно отправился в этот путь. Не
я первый на этой земле, кто начинал то, что не суждено завершить, это не
печалит меня, и мне не хочется навевать на тебя грустные мысли. Кто знает,
может на небесах я возглавлю экспедицию херувимов и серафимов в
какую-нибудь неведомую колонию за пределами звездного неба. Впрочем, это
скорее похоже на дерзкие замыслы Люцифера. Строки этого завещания были
написаны в Лондоне и являются совершенно законными. Я писал их в тот день,
когда узнал о твоем решении присоединиться к нам. Ты увидишь, что я
оставляю тебе все свое состояние, все принадлежащие мне земли и стада.
Звучит несколько патриархально, осталось только завещать тебе своих жен и
наложниц. А может, оставить тебе свою меховую мантию, как Илия?! В любом
случае, Филипп, я завещаю все это тебе, потому что вверяю тебе самое
главное - самые сокровенные мечты о земле, созданной человеческими руками
и для человеческого счастья и радости. Место, где каждый будет свободен и
равноправен или, по крайней мере, будет иметь возможность стать
счастливым. Салем мне не пришелся по душе. Там я не мог бы чувствовать
себя счастливым: меня не радует перспектива пребывания на священной земле
Альфреда Бредстрита. Должно быть что-то среднее между распутством и
унынием, между поклонением пороку и тиранией добродетели. Если мне не
суждено найти этой золотой середины, поручаю это тебе.
Я верю в тебя, Филипп. Ты не слишком физически готов к суровой жизни
этих мест, но ведь и я всегда тоже был хрупкого сложения и довольно
слабым, но прожил достаточно долго, чтобы прийти к выводу, что могущество
разума может превосходить силу мышц и что есть много разных видов отваги.
Храбрость, которой ты не находишь в себе сегодня, придет со временем. И
то, что у тебя есть сегодня, будет крепнуть и развиваться. Итак, покидаю
тебя с самыми искренними пожеланиями успеха и счастья. Оседлав свою мечту,
ты поймешь, что она стоит того, чтобы ее добиваться. Если это послание
когда-нибудь попадет тебе в руки, ты поймешь, с какой любовью я относился
к тебе. Теперь прощай навсегда.
Твой любящий друг. Натаниэль Г.Н.Горе."
Это было рассудительное, совершенно лишенное сентиментальности
завещание, написанное самым лучшим человеком, с которым меня свела судьба
после Шеда. Оно налагало на меня огромный груз ответственности, оно
предвещало мне, что смелость и отвага придут. Но когда? Уже сама мысль о
том, что неизбежно ждало нас, - разногласия, трудности и испытания,
которые нужно было преодолеть чтобы воплотить мечту Натаниэля, - все это
пугало меня. Мне не хотелось быть основателем Зиона. Это удел таких, как
Эли. Мне хотелось только забрать Линду и уехать подальше. Но и Эли, и
Линда, и я сам были отмечены доверием Натаниэля. Все это было так странно!
Утром совместными усилиями мы расчистили овраг, вытащили кибитки,
загрузили их и запрягли лошадей. В холодном, отраженном снегом свете, я
увидел Линду, на какое-то мгновение остановившуюся рядом. Щеки ее впали и
пожелтели, глаза были погасшими и печальными. Я хотел было подойти к ней,
но тут раздался пронзительный крик Кезии:
- Линда! Линда! Ты бы помыла этот горшок, прежде чем упаковать его!
Линда взметнула вверх руки одним из своих забавных жестов и покорно
отозвалась:
- Сейчас сделаю. Я просто забыла.
Мне вспомнилось, как мутило Агнес по утрам перед рождением первенца.
И я сразу же представил, как вид покрытой жиром и остатками овощей
посудины может повлиять на беременную женщину. Прихрамывая, я подошел к
Линде и предложил:
- Я сам сделаю это.
Но она бросила на меня перепуганный взгляд и запротестовала:
- О, нет, Филипп, пожалуйста!
При этом Джудит Свистун, запрягавшая лошадей чуть поодаль, подтянула
последнюю подпругу, подошла к нам и предложила:
- Предоставьте это мне. А вы бы сказали старой карге: пусть сама
делает это. И, глянув на меня с некоторым презрением, она чуть понизила
голос, так как следующие ее слова не предназначались для ушей Кезии: -
Хотите сделать из себя посмешище?
Цыганка взяла клок сена и горсть песка и быстрыми энергичными
движениями, начистила горшок до такого блеска, которым он сроду не
отличался. Прополоснув его и захлопнув крышкой, Джудит бросила его через
борт повозки. Мы с Линдой обменялись по-детски заговорщическими взглядами
и молча разошлись в разные стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99