- Мы такие же как и другие люди, хотя, согласно традиции, должны быть
тощими и бледными в тех случаях, когда не зеленеем от зависти. О чем ты
хочешь поговорить?
- Об Америке, - выпалил я. - Я ведь говорил вам, что прочитал ваш
"Ежегодник". И у меня такое впечатление, как будто я сам побывал там".
- Где ты научился так красиво излагать свои мысли, молодой человек? -
удивился мой собеседник. - Или тебе кто-то объяснил, что это самое
лестное, что можно сказать автору всяких басен?
- Так это были басни? - серьезно переспросил я. - Именно это мне и
хотелось знать. Видите ли, я так много читал о разных странах: Утопия, и
затерявшаяся Атлантида, острова Балеста... И я все время мучился вопросом,
не на них ли похож ваш Салем.
- Ну, ну, - с упреком в голосе произнес он. - Что же в моих скромных
заметках заставило тебя провести подобное сравнение? Разве я где-то
говорил, что Салем совершенен?
- Нет, - ответил я. - Но он мог бы быть таковым.
- Вот здесь ты попал как раз в точку, мальчик мой. Мог бы. Но не
есть. А почему? Потому что законы должны существовать для народа, а не
народ для законов. Другими словами, те, кто правит Салемом, - люди с
самыми благими намерениями - не оставили в своих законах места для тех
маленьких причуд, к которым склонен каждый человек. И если не приоткрыть
крышку, сосуд взорвется. Но это страна огромных возможностей. Он помолчал
немного, глядя на голую стену перед собой, как будто на ней увидел эту
страну с ее неограниченными возможностями. Минуту-другую я не осмеливался
отвлекать его, потом нервно спросил:
- Я хочу знать только одну вещь, мистер Горе, если вы сможете мне это
объяснить. Земля там - она свободна? Может ли любой человек владеть ею и
возделывать ее по-своему?
- Любой свободный человек - да.
- А что нужно, чтобы стать свободным?
- В общем можно сказать, что любой, кто самостоятелен, может владеть
землей. В Салеме это также вопрос церковной принадлежности, чего я лично
не одобряю. Но главное то, что земли там полно. Англия затерялась бы там.
- О! - удивился я.
- Скажи юноша, зачем тебе знать о землях в Новом свете? Ты ведь
будешь владеть всем здесь, в Маршалси, не так ли?
- О, это не для меня, - быстро проговорил я. - Я не приспособлен к
этому. Я люблю читать о путешествиях и подвигах именно потому, что вряд ли
мне когда-либо доведется владеть землей. Я все это расспрашиваю для Эли
Мейкерса.
- И кто же это?
Итак, я расположился поудобнее и, забыв про поздний час, про
недовольство отца в случае, если он обнаружит, что я утомляю гостя,
рассказал ему все, что знаю об Эли Мейкерсе, о том, как он ненавидит
открытую систему земледелия, как ненавидит свечи и алтарь в церкви, как
тяжело работает и как хорошо мог бы возделывать землю, если бы имел свой
собственный надел. Я увлекся и вздрогнул от неожиданности, внезапно
услышав голос моего слушателя.
- Филипп - ведь так тебя зовут? Филипп Оленшоу, ты сказал мне, что я
показал тебе невиданные дотоле земли, теперь позволь мне отплатить тебе
тем же комплиментом. Ты нарисовал мне этого Эли Мейкерса, пахаря, делящего
мир между двумя суровыми богами, - ветхозаветным Иеговой и матерью землей.
И я не знаю человека, который мог бы сделать это лучше тебя. Может я
ошибаюсь, но мне кажется, что твое будущее - это перо, мальчик мой.
Я улыбнулся довольно смущенно и поспешил перейти к другому
интересовавшему меня вопросу.
- Кто эти люди, которые будут жить в доме Мэдж? - Это пожилой
человек, который всю жизнь работал на благо своих соотечественников. Но он
опередил свое время и наталкивался только на критику и вражду, что
ожесточило его характер. Женился он слишком поздно на молоденькой девушке,
которая вызвала его сострадание. Она воспользовалась его добротой, а потом
оставила его с малюткой-дочерью на руках. Горе помутило его рассудок, и он
отдалился от людей. В Лондоне, в настоящее время он больше не может
чувствовать себя в безопасности. Твой отец был настолько добр, что
предложил ему укрыться здесь. В моменты просветления он бывает очень
приятным собеседником. Надеюсь, что ты отнесешься к нему доброжелательно.
Я хотел было сказать ему, что Маршалси не место для юной
привлекательной девушки и престарелого слабого отца, но слова почему-то
застряли у меня в горле. Не столько из сыновних чувств, сколько из участия
к этому маленькому человеку, который был так восхищен поступком моего
отца. Его уверенность в безопасности деревенской жизни показалась мне
несколько наивной для человека, который столь много путешествовал и так
хорошо во всем разбирался. Предрассудки и истерия были так же опасны в
Маршалси, как и в Лондоне, а при невежестве деревенских жителей они могли
принять даже еще более страшную форму, так мне казалось. Однако передо
мной сидел светский человек, путешественник и писатель, очень довольный
результатами своей поездки, и я чувствовал, что с моей стороны будет
невежливо подвергать сомнению его мудрость и опыт. Возражения замерли у
меня на устах. Будь у меня побольше храбрости, побольше убежденности в
своей правоте, может быть, мне удалось бы указать ему на один несомненный
недостаток его плана, и Сибрук никогда не приехал бы в Хантер Вуд. Но я
так и не решился спорить с ним.
Мы поговорили еще немного, и Натаниэль Горе спросил меня, бывал ли я
в театре. Я ответил отрицательно.
- Ты должен приехать в Лондон, - сказал он, и походить по театрам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99