Деревья, до которых мы, наконец,
благополучно добрались, могли бы служить прекрасным прикрытием от ветра,
который досаждал нам последние несколько дней. Но от густо падавшего снега
они не могли служить даже сколько-нибудь надежной крышей. Однако оставив
телеги в начале рощицы, мы привязали лошадей к деревьям - там, где ветви и
остатки листвы создавали нечто вроде призрачного препятствия на пути
мягких всепроникающих хлопьев снега. Цыгане с присущей им ловкостью
разожгли костер, на который с шипением опускалась небесная влага, и мы
принялись кипятить воду для кофе. Нам пришлось довольствоваться холодной
ветчиной, хлебом и сырым луком. Ко времени окончания трапезы спустилась
темнота, и даже высокие языки пламени уже с трудом справлялись с тяжелыми
снежинками. Мы начали готовиться ко сну. Но приготовления эти оказались не
такой уж легкой задачей.
Перспектива заночевать прямо на снегу никого не привлекала. Мы начали
вытаскивать бочки и ящики из повозок, складывая их возле колес, сверху
накладывая более хрупкие предметы, чтобы приготовить постели на полу
кибиток. Каким бы трудоемким ни казалось это занятие, главная сложность
состояла в том, что среди нас было восемь мужчин и одна женщина. И какими
бы рыцарскими намерениями мы ни руководствовались, было совершенно
невозможно для восьми человек улечься на полу одной кибитки, если,
конечно, не спать вповалку один на другом.
- Нам лучше разделиться, - предложил Саймон. - Я войду в заднюю
повозку с другими. Два человека моих размеров - это уже слишком для одной
постели.
Он выбрался из нашей телеги и перебрался в другую, где, кроме него,
было еще четверо. Энди и Майк - оба хрупкого сложения - калачиком
свернулись в передней части моей повозки. Ральф, Джудит и я остались у
костра. Я глянул на Ральфа, беззаботно развязывавшего шнурки ботинок, и
испытал внезапное раздражение. Джудит могла с тем же успехом быть его
собакой, а не сестрой. Я обратился к девушке:
- И где же ты собираешься спать?
Может, то был обманчивый отблеск огня, но мне показалось, что на ее
лице мелькнуло выражение странного сочетания удивления, вызова и насмешки,
и певучим цыганским голосом, которым она так замечательно рассказывала
свои истории, девушка ответила:
- Конечно, в вашей кибитке, если не возражаете, хозяин.
Еще с большим раздражением я ответил:
- Не понимаю, почему вы с Саймоном решили дожидаться нас. Это явное
неподчинение. Во-первых, я прислал указание всем отправляться с
Мейкерсами. Теперь ты всех нас поставила в неловкое положение.
Глядя на меня, Джудит стряхнула снег с шали, поплотнее закуталась в
нее и надула красные пухлые губы. Ральф встал и потянулся к рогожке.
- Мы будем спать здесь, красотка.
- Не болтай чепухи, - ответил я. Затем, обратившись к Джудит, я
добавил:
- Конечно, ты ляжешь в кибитке. И в следующий раз тебе придется
хорошенько подумать, прежде чем нарушать тщательно продуманные планы
других людей.
- Но мы хотели ехать с вами, - сказала девушка с удивительной
покорностью. - Мы хотели немного развлечься. Вы даже не представляете, что
это было такое. Даже на свадьбе Ханы Крейн мы чувствовали присутствие этой
чумы. И так каждый день. Что касается меня... - она внезапно перестала
дуться, выхватив покрывало из рук брата, завернулась в него и стала
походить на стоящий свернутый ковер. - Какая, собственно разница?
Тон вопроса был явно провокационным. Конечно же, разница была. И
Ральф понимал это.
- Закрой рот, - резко осадил он сестру и, взяв ее за локоть,
буквально впихнул в кибитку, немного приподняв легкое тело над землей,
потому что ноги девушки были так плотно завернуты в полотно, что она не
смогла бы забраться внутрь.
Перебросив ее через борт повозки, он прыгнул следом, оставив по
другую сторону место для меня.
Я лежал в полной тишине, прислушиваясь к шелесту снега, который
только усиливался и не думал утихать. Но сон никак не приходил. В голове
мелькали самые разные мысли. Ноги, обтянутые белыми чулками, и темные
волосы, и этот пухлый ротик, и полоска белоснежной кожи, которая
промелькнула ниже загорелой, когда девушка расстегнула верхние пуговки
корсажа, и это последнее "Какая разница?.." А вся разница была в том, что
меня мучило нестерпимое любопытство. В этой тесноте было совершенно
невозможно свободно повернуться и подыскать положение, чтобы поудобнее
заснуть. Слова Натаниэля, сказанные еще в Лондоне в Доме Мошенников,
неожиданно вспомнились мне: "Много красивых глазок и много добрых сердец,
благослови их Бог". Он как будто хотел предостеречь меня. Я вспомнил ту
ночь, когда Линда приехала в Лондон, и я думал о своей будущей жизни,
полной неразделенной любви. И тут пришли в голову слова, нацарапанные мною
в записной книжке:
Прекрасна ты, но мне не суждена,
Рассей же чары, отпусти меня.
И если нам любовь не разделить,
Порви моей сердечной муки нить.
И дай же мне утешиться с другой,
Дай жить, любить и обрести покой.
Прекрасна ты, но мне не суждена,
Прощай, прости, для счастья жизнь дана.
Неуклюжие и слабые стихи, в которых была только боль, породившая их.
Но именно это я тогда и испытывал. Линда стала женой Эли, и ребенок,
которого она носила под сердцем, был ребенком Эли. Должен ли я ради нее
сохранять свою невинность до гробовой доски?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99