Думая о Линде и мучая себя мыслями о том, что каждую ночь она
находится в объятиях Эли, я даже не услышал мильтоновского гимна "За
благодать его мы страждем", доносившегося из нижней мужской каюты. В этот
момент я вздрогнул от удивления при виде женщины, бесшумной тенью
приблизившейся ко мне и облокотившейся на перила. Повернув голову как раз
в тот момент, когда луна выглянула из-за облаков, я увидел Линду с
развевающимися на ветру волосами.
Через несколько мгновений я уже достаточно овладел собой, чтобы
спокойно проговорить:
- Что ты делаешь здесь, Линда?
- Я покинула собрание, - ответила она. - Там очень душно, я чуть не
упала в обморок.
- Принести тебе стул?
- Нет, спасибо, Филипп. Сейчас уже все в порядке. Ветер поменялся, не
так ли? Сегодня воздух пахнет весной.
- Но это не ускоряет хода судна, - заметил я.
- Тебе хочется, чтобы путешествие закончилось поскорее?
- Очень. А тебе?
- Не совсем. Это все как сон. Когда мы сойдем на сушу, все начнется
сначала.
Тут мне пришло в голову, что, проводя ночи в женской каюте, она
свободна от Эли. Между нами было столько невысказанного, что, пытаясь
сдержать себя, я снова отвернулся и начал вглядываться в темноту морской
дали. Гимн внизу смолк, и внезапно наступившая тишина взорвалась веселыми,
хотя и не без завывания, звуками скрипки и голосами матросов, затянувшими
"Подставляй свои губки".
Я почувствовал, как Линда вся сжалась и сказала приглушенным голосом:
- Я думала, что они больше не будут петь.
- Мистер Горе как раз пошел уладить это дело, - ответил я. - Что
касается меня, мне будет не хватать их песен.
- Собрание уже, наверное, подошло к концу, - невпопад пробормотала
Линда. - Нужно идти. Спокойной ночи, Филипп.

Вот таким было свидание с моей любовью в ночь, когда дул западный
ветер. Я еще недолго оставался на палубе, и когда наконец собрался
уходить, три высокие фигуры вышли из кубрика. На палубе матросы взялись за
руки, отчетливо и старательно насвистывая в темноте "Подставляй свои
губки". И тут они увидели меня. Песня оборвалась.
- Спокойной ночи, мистер, - сказали они почти в один голос.
Я ответил им:
- Спокойной ночи, - и отошел от борта.
За спиной раздался взрыв смеха, и через секунду свист возобновился.
Это была мелодия песенки "В пьяном месяце мае тебя покрепче обнимаю". Я
спустился вниз, чтобы дождаться Натаниэля и узнать результаты его миссии.
Оказалось, что капитан пообещал поговорить с людьми, но при этом заметил
Натаниэлю, что они, так же как и он сам, будут рассматривать это как
неоправданное посягательство на их свободу. Я не сомневаюсь, что Натаниэль
не стал настаивать на своем, и поэтому не удивился, услышав вечером
громкоголосое пение. На следующий день я пошел на службу, чтобы увидеть
Линду. По крайней мере, я мог сидеть там и, не обращая внимания на
завывающие интонации мистера Томаса со всеми его "ф" вместо "в" в
утроенном количестве, любоваться Линдой. Гимны, псалмы и молитвы служили
всего лишь фоном для моих мыслей, в голове моей при виде Линды рождались
стихи.
На этих собраниях никогда не читали те части Библии, которые мне
особенно нравились. Я отдал бы все пламенные изобличения пророков, все
бесцветные увещевания святого Павла за одну лишь простую строку: "Любимая
моя, как ветвь розы". Время от времени опуская голову, чтобы не привлекать
внимание своим неотрывным взглядом, я продолжал мечтать о ней, и сердце
мое кричало: "Линда, Линда, Линда!" столь неистово, что порой я задавался
вопросом, почему она не слышит этого призыва и не оборачивается ко мне. И
каждая пауза в наших молитвах и песнопениях заполнялась завываниями
голосов и скрипки, несущимися из кубрика, причем расстояние делало эти
звуки такими жалобными, будто похотливые залихватские песни были
страданиями по утраченному. Когда прощальное "аминь!" завершило
бесконечную службу, я встал и заковылял к выходу. Натаниэля нигде не было,
и я направился в каюту. Через некоторое время появился Натаниэль. Кивнув
головой в знак приветствия, я с удивлением заметил какое-то странное
выражение его лица: одновременно удивленное и серьезное, озадаченное и
взволнованное.
- Филипп, мальчик мой, - сказал он. - Когда ты описывал мне Эли, ты
не совсем отдал ему должное.
- О, - с нескрываемым интересом произнес я. - Что он сотворил на этот
раз?
- Он поставил на колени весь экипаж, за исключением капитана и
вахтенного.
- Избив их до полусмерти? - пошутил я.
- Не иронизируй, - серьезно ответил Натаниэль. - Я не безграмотный
матрос, Филипп, но он заставил меня трепетать от ужаса своим описанием
ада. Видит Бог, в этом парне есть какая-то сила. Воздействовать на
матросов нелегко, они смеялись, отпускали шуточки, кричали. А один вдруг
заорал: "Так ты и есть Мейкерс? Ну, если бы у меня была такая красотка
жена, как у тебя, я бы сейчас занимался совсем другим".
- Полагаю, Эли повалил его, - злорадно сказал я.
- Нет. Он глубоко вдохнул и взревел: "На смертном одре и в судный
день, имеет ценность только душа людская, а не женская плоть, друг мой".
Тут я начал украдкой прислушиваться к тому, что он говорил, и наблюдать за
его действиями. Ему удалось добиться полной тишины, и он начал говорить об
этом утлом суденышке, барахтающемся в морской стихии, кажущейся такой
великой и грозной, а на самом деле являющейся не более, чем песчинкой на
длани Господней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99