Жесткое серое мясо,
которое мне приходилось теперь жевать, сомнительные блюда, которые я
глотал лишь бы утолить голод, в имении были бы незамедлительно вышвырнуты
на корм свиньям.
Рано утром в понедельник я отнес письмо в "Трубадур", дал кучеру на
чай и получил заверение в том, что Вилл Бейнс, почтальон, которого кучер
знал в лицо, получит послание в Гоут Черд в Колчестере. После этого я с
нетерпением и надеждой ожидал прибытия экипажа из Колчестера, который
приходил в среду утром. Я знал, что Линда не могла еще получить мое письмо
и отправить ответ, но в глубине души надеялся, что она написала мне
раньше. Письма не было, и я утешал себя рассуждениями о том, что если ее
отец по-прежнему так серьезно болен, то она не может покинуть дом и
отправиться в деревню разыскивать Вилла Бейнса, даже если она думала обо
мне и написала мне письмо. Но в следующую среду я обязательно узнаю, как
чувствует себя ее отец, и когда мне ожидать их приезда.
Даже ребенок, в ожидании давно обещанного подарка, не мог бы
испытывать такого нетерпения.
Я начал новое письмо, чтобы отправить его с экипажем в понедельник.
Во вторник той самой недели истекал срок, который Натаниэль определил для
своей поездки, и вечером я явился в Дом Мошенников в радостной надежде
найти его там. Но меня ждало еще одно разочарование. Натаниэль передал мне
сообщение в письме, адресованном своему кузену. Кузен, очень напоминавший
Натаниэля ростом и складом фигуры, даже голосом, в котором однако
отсутствовали юмор и радушие его родственника, зачитал то, что касалось
меня: "некий мистер Филипп Оленшоу может интересоваться мной в следующий
вторник. Передай ему, пожалуйста, что я вынужден отправиться в Плимут, и
что если он все еще печется о судьбе своих друзей, то ему может и должен
помочь Джон Талбот. Расскажи юноше, как пройти к его дому, и попроси
передать от меня привет Джону".
С указаниями, как пройти к дому сэра Талбота, небрежно нацарапанными
на обрывке бумаги, я покинул Дом Мошенников в еще более подавленном
настроении, чем пребывал все эти две недели. От Линды ничего не было, и
Натаниэль все еще не вернулся. С тем же успехом я мог бы не уезжать из
дому! И все же оставался еще завтрашний экипаж, на который была последняя
надежда.
Джон Талбот оказался точной копией миссис Краске - такой же толстый и
пыхтящий. И у него было что-то не в порядке с глазами. Лишенные ресниц
веки, красные и припухшие, усыпали крошечные гнойнички. Это был
отталкивающий старикан, и хотя обед, которым он меня угостил, превосходил
все, что мне довелось отведать в Лондоне, я все равно не получил от еды
никакого удовольствия.
Однако он вспомнил Джошуа Сибрука и поклялся, что, только благодаря
ему, он до сих пор еще не ослеп.
- Это проклятие, посланное нашей семье, - торжественно заявил он. - У
моего прапрадеда бегали глазки, и однажды они забегали с удвоенной
частотой. Пожилая дама, дочь которой оказалась объектом этого довольно
похотливого глаза, - и не только его - ха-ха! - однажды сказала: "Вам, сэр
Челистонн Талбот, гораздо больше повезло бы в день Страшного Суда, если бы
ваше зрение не было столь острым". И хотите верьте - хотите нет, с тех пор
нас не покидает эта беда. Я никогда не мог распознать, хороша моя душка
или нет. Но это вовсе не плохо, это великое благо. Для меня они все
выглядели одинаково. Ха-ха-ха! Но старый Сибрук изготовил какое-то зелье
из дикого растения, которое действительно помогло мне. Передайте ему от
меня привет, молодой человек. Ведь вы молоды, не так ли? У вас молодой
голос.
- Джошуа Сибрук и сам не очень здоров, - подхватил я, стараясь
воспользоваться случаем, чтобы начать разговор.
И я начал осторожно расспрашивать, не знает ли он кого-либо, кто мог
бы предоставить Сибруку надежное убежище. Да, у него был друг в
Букингемшире, который мог бы, по его предположению, оказать такую услугу.
Он распорядится, чтобы ему написали письмо. Но всякое одолжение, сделанное
Сибруку, подразумевало, что при этом последний постоянно будет снабжать
своего благодетеля лекарством. Я пообещал это от имени Джошуа.
Возвращаясь домой от Джона Талбота, я почувствовал какое-то
недомогание. Я приписывал это слишком обильной пище, которую поглощал из
вежливости, в то время как маячившие передо мной отвратительные веки
совсем не способствовали хорошему аппетиту. Меня тошнило, голова
кружилась. Несколько раз по пути домой я останавливался в темных
подворотнях, чтобы вырвать.
Войдя в свою комнату, я обнаружил, что в кувшине нет воды, и мне
пришлось спускаться по крутой лестнице к колодцу. Возвращаясь, я вынужден
был останавливаться через каждые несколько ступенек, сердце мое бешено
колотилось, я едва дышал. Добравшись, наконец, до своей комнаты, я выпил
почти полкувшина воды и свалился на кровать. Было очень жарко, и я
сбрасывал с себя одежду, пока не остался в одной рубашке. Голова была
такой тяжелой, что я не мог повернуть ее. И вдруг я почувствовал, что
нужно идти, потому что Линда в опасности. Что это было, я не понимал, но
отчетливо слышал ее крики и мольбы о помощи. Это, наверняка, пожар, потому
что я чувствовал обжигающие языки пламени на своем теле. Я сделал еще одну
отчаянную попытку встать с постели, скинуть тяжесть, придавившую меня, и
тут голос Линды и жар огня угасли...
То и дело что-то прорывалось сквозь темноту, но это было так
мимолетно, что я не мог понять, что же происходит со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99