Нора ЛОФТС
ЦВЕТУЩАЯ, КАК РОЗА


ВСТУПЛЕНИЕ
Шеда Вуди повесили сентябрьским днем, когда природа меняла свой
облик. Было довольно прохладно, когда я вышел из дому и направился через
поля по тропинке, окутанной голубым туманом. На мокрой от росы траве
оставались мои следы. Но вскоре над кронами деревьев зарделось солнце, и,
когда я добрался до Маршалси, туман рассеялся. Мое лицо и руки, влажные и
липкие от тумана, отогревались на осеннем солнце. Васильки и кусты черной
смородины, растущие вдоль тропы, все еще сохраняли влагу и сверкали на
солнце серебряными росинками. Я шел быстро, но, свернув на тропу, ведущую
к большой дороге, замедлил шаг и не спеша рассматривал только что
вспаханную стерню, любуясь яркой зеленой свежестью, которая приходит на
пастбища вместе с сентябрьскими дождями, сменяющими августовскую жару.
Листья на деревьях начинали желтеть. Это был слишком прекрасный день для
смерти, даже для тех, кто стар и кому чужды наслаждения, - а Шед был не из
таких. Дойдя до конца последнего поля и ступив на изрезанную бороздами
дорогу, я остановился в изумлении. Никогда еще, кроме ярмарочных дней, не
видел я такого наплыва людей. Их взгляды устремились к Маршалси, а лица
были возбуждены. Многие ехали верхом, немало было и пеших, неспешно
ковылявших по дороге, - женщины, придерживавшие юбки, мужчины свободно
вышагивавшие, дети семенившие сзади, как молодые телята и жеребцы. На меня
никто не обращал внимания. Дорога заканчивалась у зеленой лужайки возле
Черч Корнер, и, обогнув его, мы увидели виселицу, вонзавшуюся в бледную
чистоту неба. Она стояла здесь издавна: когда-то на ней болтался разбойник
Боб Финч, потом Дейв Парсонз, убивший своего хозяина, - не без основания,
как говорят. Несмотря на это, виселица всегда была для меня частью зеленой
лужайки, и до того, как там повесили Шеда, я придавал ей не больше
значения, чем церкви, дому приходского священника или вывеске постоялого
двора. Однако, с того самого дня я уже никогда не мог равнодушно смотреть
на нее. Да и сейчас еще мертвое дерево или какие-то скрещенные бревна
старого сарая пробуждают во мне болезненные воспоминания.
Глашатай шел впереди - мы слышали его, еще не выйдя на дорогу.
Казалось, что он получает особое удовольствие от происходящего, приступив
наконец к настоящему делу после долгих монотонных недель и месяцев. Его
громогласный низкий рокот со всякими непонятными "посему" или "имярек"
придавал всей сцене яркость и торжественность. В действительности же
история была довольно проста. Шеда Вуди приговорили к повешению в это
ясное погожее утро за то, что он своим кузнечным молотом убил сектантского
шпиона, пытавшегося арестовать старого приходского священника Джарвиса во
время службы, которую тот вел не в своей церкви, а в Хантерс Вуде.
Несколько прихожан, заметив сектантского наблюдателя, спрятали
священнослужителя в кузнице. Люди короля (или, как мы называем их,
королевская рать, или сектанты, или кларендоны) силой пытались вытащить
старика, но в этот момент в кузницу вошел Шед. Он взял свой молот и нанес
удар. Вот и все. По иронии судьбы Шед, будучи примерным прихожанином,
никогда, однако, не был сторонником отца Джарвиса, а принимал нового
священника так же как большинство вещей в этом мире, за исключением
несправедливости, - с улыбкой и снисходительным видом. Но это не спасло
его. Он не просто совершил убийство, он напал на кларедона во время
исполнения служебного долга. Именно так и трактовалось его преступление.
Даже сегодня, в криках глашатая нападение на слугу короля упоминалось в
первую очередь, как будто это и было основным обвинением, что собственно и
соответствовало действительности. Ударить простого человека в порыве гнева
и непреднамеренно убить его считалось проступком, за который, как правило,
преступник не расплачивался своей жизнью.
У подножия виселицы стояли солдаты, оттесняя толпу от пространства,
где должна была остановиться телега. Я стоял почти в самой середине толпы,
спиной к церкви. Солнце уже начало пригревать. Женщины расстегивали
воротнички быстрыми машинальными движениями, мужчины суетились, вытирая то
и дело потные лица тыльной стороной ладони.
Прямо возле меня раздался зычный голос тучного крестьянина:
- Да, жалость-то какая. Что бы он там ни содеял, это был лучший
кузнец в округе. Кто теперь сможет подковать мою чертову кобылу?
- Тише, тебя услышат, Альфред, - прервал его испуганный голос.
Обернувшись, я увидел женщину, дергающую за рукав тучного мужчину.
Заметив мой взгляд, она ткнула мужа локтем в бок и многозначительно на
меня посмотрела. В те времена было небезопасно выражать свое мнение.
Фермер и его жена проворно скрылись в толпе. Но на слова пожилого
крестьянина откликнулся другой, задумчиво проговоривший:
- А если понадобится наконечник для плуга, вот как мне например? Да,
Шеда всем будет недоставать, но мне, особенно.
Вдруг что-то всколыхнуло толпу. Я говорю "что-то", потому что не могу
выразить это словами. То были не шепот и не движение, а нечто, трудно
поддающееся определению. И мне передалось оно - что-то вроде содрогания и
я не сомневался, что именно оно прокатилось в сознании всех
присутствующих, хотя у некоторых содрогание ужаса быстро сменилось
трепетом возбуждения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99