Телега приближалась! И тут я впервые задумался,
зачем пришел сюда. Не из любопытства, это уж наверняка: ведь я не
присутствовал при казни Дейва Парсонза или Боба Финча. И не любовь к Шеду
привела меня; вряд ли кто-либо решится пройти пять миль, чтобы посмотреть,
как болтается на веревке объект его привязанности! Полагаю, что где-то в
глубине моего сознания таилась призрачная надежда на чудо. Просто не
верилось, что Шед, такой добрый, такой жизнерадостный, такой хороший
человек, может быть казнен как лютый злодей. Но именно это и свершилось у
меня на глазах. Телега подъезжала медленно. На Шеде были его лучшие
домотканые штаны и белая рубаха с расстегнутым воротом, который облегал
его смуглую мускулистую шею. Руки были туго связаны за спиной. Палач и
неизвестный мне человек ехали в той же телеге, на бортах которой лежала
неотесанная доска в виде скамейки.
Кучер остановил телегу как раз под висельной балкой. Солдаты
поплотнее сдвинулись плечом к плечу. Незнакомый человек обратился к Шеду,
который улыбнулся ему в ответ. Я увидел блеск его белых зубов в темных
зарослях бороды. И вдруг, в самый решающий момент, в переднем ряду толпы
протяжно и пронзительно заголосила женщина. Я попытался разглядеть ее. Кем
она приходилась Шеду? Насколько я знал, у него не было ни матери, ни
сестры, ни жены. Может, это просто какая-то изнуренная тяжелой работой
крестьянка, которой не сиделось дома? Она всполошила толпу, но мне так и
не удалось увидеть ее. Пока ее успокаивали, все необходимые формальности
были соблюдены. Незнакомец спустился с телеги, Шед и палач стали на доску,
веревку набросили на шею Шеда. Теперь мне стало хорошо видно Шеда,
стоявшего на высоте доски, и я заметил, что его лодыжки тоже связаны.
Палач спустился с телеги, и она тронулась. Тело Шеда всем своим весом
натянуло короткую веревку. Над толпой взметнулось короткое "Ах!". Я
пытался отвести глаза, смотреть поверх толпы, на небо, на деревья за
лужайкой, но не мог оторвать взгляда от тяжелого тела, быстро
поворачивавшегося из стороны в сторону. Я с ужасом наблюдал, как темнело
его лицо, нос и лоб. Рот открылся, вывалился язык, а могучее тело
вздрагивало и извивалось в агонии. Он был еще жив. О, Боже, ты мог бы дать
ему умереть сразу! Я почувствовал, что больно закусил пальцы, но не
слышал, как изо рта моего начали вырываться звуки, похожие на писк
перепуганного щенка, не понимал, что проталкиваюсь сквозь толпу. Я очнулся
прямо перед солдатами, не помня, как пробрался туда. Мои глаза были
прикованы к лицу человека, медленно умиравшего от удушья. И приблизившись
к нему, я до такой степени ощутил ужас, порождаемый жестокостью и
насилием, будто это было что-то осязаемое. В тот день я впервые испытал
это чувство, и с тех пор оно нередко охватывало меня. Тогда же мне
показалось, что душат меня. Я не видел ничего, кроме этого ужасного лица,
этих дергающихся конечностей. Сердце мое бешено колотилось, и я судорожно
хватал ртом воздух. На мгновение в голове промелькнуло, что я умираю. И
почти сразу же появилась другая мысль, такая четкая, такая реальная, что я
почувствовал облегчение и опустил руки с искусанными пальцами. Я понял,
что пришел на казнь только по одной причине. Я ждал чуда. Но чуда не
произошло. Бог не пощадил Шеда и не облегчил его страданий. Я должен стать
посланником Бога.
Я пригнулся. Моя голова, словно наконечник стрелы, проскочила между
двумя солдатами, стоявшими передо мной. Я оказался прямо под виселицей, и
связанные ноги Шеда висели над моей головой. Я подпрыгнул, ухватился за
них руками и повис. И тут же почувствовал, как тело подалось вниз,
услышал, как треснули шейные позвонки.
Один из присяжных, сэр Невил Стоукс, пророкотал:
- Подать сюда этого мальчишку.
И сержант, схватив меня за плечо, стал грубо проталкивать вперед. Я
видел перед собой раскрасневшееся от гнева лицо, но страха не было.
Потрясения последних пятнадцати минут опустошили меня, вытеснив на
мгновение все, кроме горя.
- Какого черта ты вмешиваешься, когда вершится правосудие, ты,
маленький негодник? - яростно заорал он. - Отвечай, или ты проглотил язык?
Какого черта, а?
Очевидно, он наслаждался сценой королевского правосудия, которое сам
же и представлял. Что мог я ответить этому человеку? Сказать, что избавил
Шеда от мучений, как поступил бы и с попавшим в западню кроликом? Сказать,
что сделал это, чтобы положить конец и собственной боли? Он не понял бы. Я
не сказал ничего. Думаю, что мое молчание он расценил как вызов, потому
что, когда вновь заговорил в голосе его слышалась злоба:
- Денек-другой в Брайдвелле на хлебе и воде ему не повредят. Может,
это научит его, что наглым маленьким щенкам не позволено расталкивать
солдат его величества и вмешиваться в процесс правосудия. Уведите его и
заприте.
Я заставил себя поднять голову и посмотреть ему прямо в глаза; и в
этот момент другой человек склонился с высоты своего седла и сказал:
- Простите, пожалуйста, сэр Стоукс. Как тебя зовут, парень?
- Филипп Оленшоу, - ответил я.
- Так я и думал, - кивнул человек, спросивший мое имя.
- Черт меня подери, - выругался Невил. Он смотрел на меня злым
взглядом своих выпученных глаз. Так это несчастье бедняги Оленшоу? Ладно,
сержант, отпустите его.
Я повернулся и заковылял прочь, стараясь держаться как можно прямее.
За спиной у меня раздался смех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99