Не думаю, что мы устроились лучше, чем остальная часть нашей компании, так
как у Адамсов было огромное семейство, главным образом мальчики. Вообще же
места для постоя в городе было не так уж много, что еще более делало честь
людям, приютившим нас и что одновременно подстегивало нас ускорить время
нашего отъезда.
С Линдой я виделся на службе, которую ни разу не пропустил с момента
нашего прибытия. Одно из воскресений было настолько жарким, что даже в
церкви хотелось сбросить с себя сюртук и остаться в рубашке с короткими
рукавами. Конечно, это было исключено, и я сидел, обливаясь потом и
недоумевая, почему Линда так кутается в свою накидку. Капюшон она, правда,
откинула, но к чему вообще носить это одеяние? Остальные женщины носили
платья из муслина или другой легкой ткани. Слова молитвы не доходили до
моего сознания. Я просто сидел и придумывал сказку о том, что Эли мертв,
не родился, просто не существует более, что я подхожу к Линде и срываю с
нее эту жуткую мрачную накидку и грубое платье. И помогаю ей надеть яркий
шелковый наряд, застегиваю ей пуговки, разглаживаю складки, вдеваю в ушки
бордовые камушки, и наблюдаю, как она укладывает локоны и завитушки своих
роскошных волос в маленькую корону вокруг очаровательной головки. И когда
все это произойдет, я увезу ее далеко-далеко в страну, где все люди
красивы, добры и великодушны и никогда не слышали ничего о первородном
грехе и о необходимости искупать его, в страну музыкантов и поэтов, где
миндаль покрывает дорожки розовыми лепестками, где цветы и звезды созданы
для влюбленных. Церковь выходила окнами на запад и восток, так что во
время утренней службы солнце проникало внутрь. Воздух был душным и
тяжелым. И здесь, на уродливой желтой скамье, прямо передо мной сидела
Линда, рядом с Эли, в старушечьем плаще, укрываясь от всего вокруг, кроме
моего воображения.
Выйдя из церкви, люди собирались в небольшом дворике, чтобы
встретиться, иногда, впервые за неделю, поболтать о посевах, кормах и
рецептах. Линда проходила так близко от меня, что я мог улыбнуться и
поговорить с ней, не вызывая никаких кривотолков. Но улыбка застыла у меня
на губах, как только я понял назначение этой серой накидки. В платье
спереди была сделана вставка из более темного и поношенного куска материи,
ею была туго обтянута когда-то грациозная, а теперь распухшая талия. У
Линды будет ребенок! И ей придется переходить вброд реки и взбираться на
горные вершины, пешком преодолевать бесконечные мили пути! Сердце мое
сжалось от боли и сострадания, к которым примешивалась острая
всепоглощающая ревность. Ребенок Эли, еще один тупоголовый фермер, который
будет называть воскресенье шабашом, а таверны - источником порока. И это
должно было появиться на свет из прекрасной плоти Линды.
Линда мягко прикоснулась к моей руке и обратилась ко мне тихо, но с
легкой интонацией недоброжелательности:
- Эли хотел поговорить с тобой, Филипп.
И в этот момент, будто для того, чтобы избежать моего внимательного
взгляда, она поплотнее натянула накидку на раздавшееся тело, придерживая
ее маленькими сухими руками, которые могли только загрубеть от
непосильного труда, но никогда не утратили бы белоснежного оттенка.
- Что он хотел? - спросил я, поднимая голову и невидящим взглядом
окинув Эли.
- Я хотел спросить, как идут дела с кибитками?
- Прекрасно. Твою осталось только еще раз покрыть краской. Если ты
уже закончил с инспекцией домов и хранилищ, можешь сделать это сам и
освободить Стеглса.
Я не ожидал, что в моем голосе прозвучит столько горечи.

На следующее утро Эли с двумя Ломаксами, следующими за ним, как тень,
появился в мастерской и принялся за работу. За одно утро он ровно и ловко
нанес в два раза больше краски, чем те двое. Краем глаза я наблюдал за
ним, с ненавистью и невольным восхищением. Обнаженный до пояса, он мог бы
позировать для какого-нибудь древнегреческого скульптора. И мне пришло в
голову, что, если только он достаточно добр к Линде, она будет благоговеть
перед ним, этого не могла бы избежать ни одна женщина. В той жизни,
которую мы собираемся начать, физическая сила значила слишком много! О,
будь проклят, Эли Мейкерс, вместе с Джоном Оленшоу. Они оба лишили меня
моей любви. Около полудня я сложил инструменты, вытер лицо и руки
полотенцем, небрежно перекинул сюртук через плечо, медленно пересек двор,
чувствуя на себе неодобрительный взгляд Эли, и направился к заднему
крыльцу таверны Бидлза. Рано или поздно нужный мне человек появится там, и
несмотря на мои недавние мысли об Эли, меня утешало то, что в противовес
его физической силе, я обладал определенными денежными средствами и
восприятием действительности, которое было недоступно ему.
На сей раз мне повезло. Майк сидел возле очага, выбивая трубку о
каблук. У ног его клубком свернулся кот. Возле него стояла кружка, которая
к тому времени была уже пуста, и я взял ее, чтобы наполнить, прежде чем
обратиться к нему. Майк был для меня находкой. Однажды Энди вонзил себе в
запястье резец, и кровь хлынула изо всей силы, и от его внезапной
бледности меня самого замутило. Я бросился в таверну, взывая о помощи, и
Майк не выпуская трубки изо рта, с кружкой в руке, небрежной походкой
вышел мне навстречу, удивленно взметнув брови при виде моей паники. Я,
задыхаясь, залепетал что-то о резце, крови, руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99