Придет час, когда я смогу заговорить в полный голос и рассказать л
юдям о том, что нет отчаяния, нет безвыходности, нет и темноты, что, если ты ч
еловек, тысячи возможностей содержатся в самом тебе. Открой их и пользуй
ся ими.
Прочь отсюда! Долой одиночество! Я ухожу отсюда Ц в жизнь. Конечно, начина
ть придется с самой низкой ее ступеньки. Не бойся, дай по морде Серому Волк
у и Ц вперед. Дай ему по зубам, пора ему понять, что его песенка спета.

* * *

Мне не терпелось начать с чего-то тут же, в тюрьме. Но с чего?.. Для начала поп
росил администрацию тюрьмы переселить меня в общую камеру, и не просто в
общую, а в самую недисциплинированную, самую грязную, но в такую, где меня
как Серого Волка не знают. И вот я оставил вакуум и нахожусь в камере, где ж
ивут тридцать два гаврика. Я здесь тридцать третий.
Люди эти Ц дикая братия, прошедшая ползком на брюхе все возможные топи. П
остоянная тема разговоров Ц любовь (развратная, разумеется); они словно
больны любовной лихорадкой, бесконечные рассказы в сопровождении саль
ной жестикуляции и мимики. Любые измышления рассказчиков слушаются с ка
кой-то плотоядной настороженностью, хотя никто не сомневается в том, что
все это чистое вранье: нередко можно услышать циничный смех в ответ на ка
кое-нибудь более остроумное сочинение, и это постоянно, изо дня в день, до
тошноты. Этих людей шаг за шагом оттеснили от общества Ц сперва просто в
колонию, потом в строгорежимную, затем Ц в особорежимную, затем, по той же
лестнице, по которой прошел я, Ц за крепкую тюремную решетку. Но они и зде
сь обросли грязью, они и здесь стараются не выполнять никаких требований
, даже если это в их же интересах. В камере невыносимый смрад от давно не мы
того пола, от махорки, от параши.
Меня здесь не знают, конечно, слышали обо мне, и мою кличку слышали, но никт
о из них не знает меня в лицо. Я пришел к ним не как Серый Волк, о «подвигах»
которого они наслышаны, с чьими причудами они, пожалуй, смирились бы из-за
его авторитета. Я пришел сюда не для того, чтобы пользоваться этим «автор
итетом», я сказал им лишь имя, а оно для них Ц пустой звук. Итак, я для них пр
осто человек, совершивший преступление. С причудами такого человека эти
люди считаться не станут. А я захотел заставить их хоть немного почувств
овать себя людьми, я должен их заставить, должен быть теперь сильнее их, ра
з сумел быть сильнее самого себя.
Начал с того, что предложил помыть пол. Надеяться, что это предложение буд
ет встречено с восторгом или хотя бы с малейшим одобрением, было бы наивн
о. На меня посмотрели как на психического, и только. Тогда я просто взял и в
ымыл пол. Это был труд, камера большущая Ц 92 квадратных метра. На это занят
ие ушло часа три. Я работал, как муравей, таскал бачками воду, выливал на по
л и скреб его деревянной шваброй. Я вымыл пол, чем вызвал общее презрение о
битателей камеры, и не успел закончить свою работу, как на пол полетели ок
урки и жирные плевки. Все делали вид, словно меня и не было, и пол был такой ж
е, как прежде. Я ничего не сказал. Это было бы бесполезно. На второй день я на
чал всю процедуру снова, чем вызнал уже не презрение, а гнев камеры. Но вым
ыл пол снова и опять не позволил себе разозлиться, когда его тут же загади
ли. Я вымыл бачки питьевые и даже парашу. Конечно, энтузиазм мой не был под
хвачен. Хуже того Ц стали считать, что раз мне приятно поддерживать чист
оту Ц на здоровье. Мне с удовольствием уступили возможность вытаскиват
ь парашу, подметать пол, приносить воду, в общем Ц делать все то, что до это
го хоть кто-нибудь должен был делать по необходимости. А теперь просто не
надо было беспокоиться. Нет, это меня не устраивало. Эти люди меня явно не
поняли.
Однажды, когда я домывал пол, кто-то, как обычно, с наслаждением отметил эт
о смачным плевком, который шлепнулся на пол тут же, около моей еще согнуто
й фигуры. Плевок чуть не угодил на мой вспотевший нос. Это было пределом, я
взбесился. Схватив бачок с питьевой водой, я швырнул его с силой об пол, оп
рокинул парашу со всем содержимым, перевернул стол, вылил на пол грязную
воду из ведра и кричал, как сумасшедший: «Что?! Не хотите, чтобы было чисто?!
Так вот вам! Вот! Вот!» И все вокруг крушил. Кто-то пытался меня остановить,
но я схватил скамейку и так ему съездил по ребрам, что он, ойкнув, отлетел. В
ся эта дикая братия смотрела на меня остолбенев, никто не издал ни звука. О
ткрылась кормушка, но надзиратели не мешали, видимо, понимали, в чем дело.
Наконец я выдохся и повалился на свою кровать. В камере Ц тишина. Потом кт
о-то произнес: «Ну и ну…» Кто-то коротко гоготнул. Затем чей-то повелитель
ный голос начал командовать: «А ну, гаврики, за дело, уберем. Федя, хватай тр
япку! Рыба Ц за водой, ты чего рот разинул, тебе говорю! Бери парашу, ставь н
а место, бачок тоже. Давай, давай!»
Я, не поворачивая головы, лежал. Послышался шум отодвигаемых кроватей, ск
амеек, началась всеобщая уборка. Значит Ц порядок. Моя взяла! Стало быть,
хорошее способно пробиться даже через эти грубые шкуры, только надо быть
настойчивым. Стало быть, мое решение правильное, и я на верном пути. Я вста
л и вместе со всеми принялся еще раз за уборку. Когда закончили Ц подошел
к своей кровати и медленно начал собирать вещи. Все недоуменно посмотрел
и друг на друга, на меня, и кто-то спросил: «Куда ж ты собрался? Убрали же…» Я
сказал тихо: «Наверное, мне лучше в другую камеру…» Я никуда, собственно, н
е хотел идти, надеялся, что меня, может, не отпустят. И точно. Кто-то сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76