В «отпетой», загубленной душе прорезывается росток настоящей человечн
ости. Еще только росток, но он уже тянется туда, где может найти питание, св
ет и солнце. Сперва это любовь к женщине, еще и не осознанная, как любовь; по
том боль от ее утраты. В людях вокруг, в членах своей, случайно подобравшей
ся из таких же, как он, преступников, лагерной бригады ищет он это веяние п
одлинного бытия, проблески человека. Ищет во всем живом, что его окружает,
Ц в прирученной мыши, в прирученном воробье. Он пережил уже опыт любви, з
нает, что дар не остается без отдачи и движенье души Ц без ответа:
«Если ты мышь обласкал и она тебя полюбила, в бороде твоей жила, если ты во
робья выкормил Ц он тебя полюбил, от тебя улетать не хотел, ты полюбишь и
человека, и он тебе тем же ответит…»
Незаметно для себя он открывает читателю свое великое приобретение за д
олгие годы тюрьмы: уменье терпеть, или, вернее, упорствовать во взятой лин
ии поведения. Приручить людей не так легко, как мышь или воробья. Но способ
тот же: повторять и повторять действие добром, невзирая ни на какой отпор.

Замечательны страницы, где рассказывается, как в самой трудной камере дл
я озверелых бандитов, где пол заплеван и никто не хочет убирать грязь за с
обой, он молча начинает работу уборщика и поломойки. Над ним издеваются. В
ымоет Ц на вымытый пол со всех сторон снова летят плевки. Он опять моет. Т
ак длится долго. Но не до бесконечности. Упорство вышибает душевные проб
ки. Зверь в человеке отступает. Кто-то не вынес, встал. За ним Ц другой. Пле
вки прекратились. Люди включились в уборку…
Вот таким упорством самоотдачи полны записки второй части. Они предельн
о искренни, в них нет ни намека на ту условность, с какой рождается искусст
во слова. Но сила их выразительности так велика, что не всякому искусству
помериться с ней. Это Ц человеческий документ.
За последнее время у нас в моду вошло писать о «местах заключения». Пишут
по-всякому Ц с критикой и без критики, с сердечным уменьем находить всюд
у искорку человечности, как находил их издавна простой народ в арестанте
, и с холодным гневом осуждения страшной лагерной действительности. Почт
и каждая книга, написанная на эту тему, отдает дань и целительной роли тру
да в заключении. Но до сих пор мне просто не пришлось увидеть в этих книгах
Ц или хотя бы почувствовать Ц разницу между действием труда на уголов
ника в новых, социалистических условиях и в условиях старого мира. Труд б
ыл в них изображен «вообще» как абстрактно целительный, сам по себе, в сво
ем процессе, в сумме движений, направленных на практический результат. Н
о труд, может быть, больше, чем любое другое действие человека, есть особое
, всегда общественное явление; он не может не быть окрашен качественно, те
ми красками своего общества, которые, как узор на знамени, цвет на флаге, с
вязаны с характером социального строя своей страны. И вот главное, что пр
ивлекает в дневниках Серого Волка, что представляет для нас наибольший и
нтерес в них, Ц это яркое, ясное, убедительное впечатление особенности т
руда в нашей стране, как нового в своем качественном различии от труда в с
тране капитализма и от абстрактного труда вообще. Автор, конечно, совсем
не думал подчеркивать эту разницу. Возможно, он и сам ничего о ней не знал.
За долгие годы в тюрьмах он, правда, научился мыслить и приобрел умение об
общать, но его обобщенья еще очень наивны, почти детски по своему примити
визму. Показать значение и роль нашего труда сумел не он сам, а та бесхитро
стная наглядность, та фиксация правды, которая двигала его пером подчас
независимо от авторского сознания.
Какая же это разница?
Полвека нашего нового общества на земле выявили множество сторон дейст
вительности, хороших и дурных, порожденных новыми структурными принцип
ами и качеством их конкретного исполнения в жизни. Но при всех ошибках и п
росчетах незыблемо осталось одно: система новых нравственных критерие
в, новых нравственных категорий, со времени Ленина прочно вошедших в нар
одное сознание и в психику народа нашей страны. Один из этих нравственны
х критериев говорит о труде, как о деле доблести и славы в условиях нашего
общества. Это сознание труда как доблести и чести из года в год воспитыва
ло в советском человеке чувство самоуважения, поскольку он Ц трудящийс
я. Для наглядности сравните это воспитанное пятью десятилетиями ощущен
ие достоинства, некое возносящее, внутренне удовлетворенное состояние
человека в труде, с тем разделением, бытующим в огромном количестве англ
ийской беллетристики между «уоркмен», «трэдсмен» (людьми, обязательног
о труда не знающими)… Но вернемся к Серому Волку. Тюрьма, разумеется, всегд
а тюрьма. Это не дом отдыха. Но какая бы она ни была, человек в ней может не п
отерять чувства своего собственного достоинства и может его потерять. В
книге ярко показаны самые страшные, до предела озверелые люди, бандиты и
убийцы, выражающие свою ненависть отказом от участия в работе. Это своег
о рода саботажники. Они дуются в козла, спекулируют, дерутся, сквернослов
ят, рассказывают друг другу всякие пакости. Они как бы возносят себя и сво
е поведение над издевательски ими поносимыми другими заключенными, вых
одящими на работу. Но постепенно этот условный «сравнительный график» м
еняется. В «отчаянных» Ц в их действии, поведении, наглости Ц сквозь отч
аянность начинают проступать отчаяние, чувство тупика, стены, бесперспе
ктивности. Они слабеют не только физически, а и нравственно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76