Наконец разделся догола, повесил на стамеску у отверстий свое тр
япье, затем с невероятным усилием просунул сразу голову и плечи и повис
Ц наполовину в камере, наполовину снаружи. Содрав с себя солидные куски
шкуры, я вылез. Это был трюк истинно змеиный: как-никак мой рост 175 сантимет
ров и корпус соответствующий. Позже узнал, что солдаты намного меньше ме
ня пролезть через эту дыру не могли.
Выбравшись из карцера, я полез в предзониик и взобрался на забор. Предзон
ник освещался электричеством, по ту сторону забора бегали собаки, а на ст
орожевой вышке часовой мурлыкал какую-то песню. Я перелез через забор. Но
чью рабочая зона не охраняется и можно беспрепятственно раздобыть то, чт
о там спрятано. Несмотря на то, что был босой, за первую ночь прошел около 50
километров. На второй день поймал курицу, но съесть ее не смог. Совсем поте
рял аппетит, ощущение вкуса. За вторую ночь прошел почти столько же, сколь
ко за первую, но поднялась температура Ц это началось еще в карцере. На тр
етий день, не дойдя четырех километров до города Красновишерска, я свали
лся без памяти. Очнувшись, набрался сил, вышел на дорогу и сдался на милост
ь судьбы. Она явилась мне в лице водителя грузовой машины.
Ц Куда тебя? Ц спросила судьба, подозрительно меня осматривая с ног до
головы. Я стоял перед ней жалкий, босой, грязный, оборванный и заросший. И т
ак устал, что едва держался на ногах.
Ц Куда угодно, Ц ответил я противным самому себе слабым, писклявым голо
сом, Ц хочешь, вези в больницу, а хочешь Ц в милицию.
Ц Садись, Ц сказала судьба коротко, нахмурив лоб. Я полез в кабину, и мы п
оехали.
Он привез меня в милицию. В дежурке, окруженный любопытными работниками
милиции и дружинниками, я сел на пол и заплакал Ц от усталости, от жалости
к самому себе, от чего-то, еще неясного. Это было с 6 до 8 сентября 1960 года.
На суде я даже не пытался говорить о причинах, заставивших меня бежать. Су
дье, видимо, было меня жаль. Он все пытался дать мне возможность оправдыва
ться, задавая наводящие вопросы, и ему, наверное, очень хотелось, чтобы я о
твечал на них так, как он надеялся, как бы должен ответить любой, кто хочет
оправдаться. Но я не хотел оправдываться. Я знал, что, если меня признают в
иновным и если я заслужу приговор посуровее Ц я получу тюрьму. А этого я т
олько и хотел. Поэтому на конкретный вопрос: буду ли бежать еще, на который
любой здравомыслящий ответил бы, разумеется, отрицательно, Ц я ответил
утвердительно, хотя на самом деле не буду. Услышав приговор, сразу решил у
единиться в одиночку, хотя и не такого положения. Это был мой последний по
бег. На большее просто не хватит энергии. Я вконец измотался, до того, что, х
оть убей, мне все равно.


Тетрадь двенадцатая


Год 1961

Как я и думал, нелегко приобрести покой в тюрьме. Вот отсидел для начала пя
ть суток в карцере за то, что не желаю войти в общую массу заключенных. Ну ч
то ж Ц к этому мне не привыкать.
Все-таки я настоял на своем.

* * *

После многих попыток приобщить меня к общей массе тюремного населения, п
осле бесконечных «почему» опять отсидел пять суток в карцере, наверное,
не последние. Но я все же живу один и чудесно себя чувствую. Не надо слушат
ь бестолковую, пустую болтовню с утра до вечера, не надо быть свидетелем б
есконечных склок, мелких пошлых интрижек. Хорошо! Ни о чем больше пока не ж
алею.

* * *

Получил сегодня письмо от мамы. Какое событие! Неужели это может быть, что
они где-то еще существуют? За семнадцать лет Ц первое письмо, первые вест
и. Брат служил на корабле дальнего плавания, сестра дома с мамой. Она уже б
ольшая Ц ей девятнадцатый год. Ведь ей было всего восемь месяцев, когда я
ее видел… А братишка Ц ему было семь лет. Мама… Пишет, что здорова, но кака
я она Ц не могу себе представить. Бывают все же на свете чудеса…
Интересно, увижу ли их еще когда-нибудь?
Сегодня мой день рождения, и даже имеется возможность отпраздновать это
несчастье. Конечно, без шика, но есть сахар, даже белый хлеб Ц что еще надо?
Вот наемся в честь того, что мне сегодня исполнилось тридцать лет. Сижу в о
диночке, начальство относится пока к этому терпеливо, они вроде уже начи
нают меня понимать. Надзиратели посматривают на меня сочувственно. Это,
наверное, оттого, что я с ними предельно вежлив, ничего не прошу, не требую,
всем доволен. Они словно отдают дань моему терпению. Живу прилично, наско
лько это возможно в тюрьме. Меня даже выпустили работать, специальность
моя Ц уборщик. Бегаю по тюрьме с метлой, гоняюсь за окурками, мою полы, выт
аскиваю грязь.
Недавно из моего срока выбросили пять лет, остается два года и четыре мес
яца. Колоссально! Это совсем не много Ц двадцать восемь месяцев или восе
мьсот пятьдесят два дня. А мне всего лишь тридцать лет… И это тоже немного
, ведь я проживу еще сто лет. Конечно, я устал немного, но тем не менее я моло
д, и буду еще долго молодым. Собственно, я всегда буду молодым. И кто скажет
мне, где граничит молодость со старостью? Есть люди в пятьдесят молодые, е
сть люди в двадцать старики. Стареют те, кто не хочет расставаться со стар
ыми понятиями, старыми привычками, хотя они уже не ко времени. Если челове
к может оторвать от себя старое, перешагнуть из прошедших времен в насто
ящее Ц он будет долго молодым, и надо жить, извлекая максимальную пользу
из того, что имеешь сегодня, и наслаждаться жизнью в пределах доступного.

Что у меня было, когда я прибыл в эту тюрьму? Котомка с тряпками, и больше ни
чего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76