Ц Или: Ц Тебе не нравится этот вопрос? Н
у и оставим его… Ц Потом он вздыхал и говорил: Ц Эх ты, лев, левушка-голову
шка, и что из тебя будет?
Откуда мне было знать, что из меня будет? И разве это можно знать?
Ц Жалко мне тебя, Ц говорил он, Ц пропадешь ведь ни за грош. Вот посадят
в тюрьму, отправят в Сибирь, а оттуда, дружочек, возврата нет.
Об этой самой Сибири я наслышался вдоволь, было похоже, что говорил он пра
вду. Потом он говорил о солнце, которого я больше не увижу, о том, что мне сле
довало бы учиться, еще что-то о романтике, и мы оба чуть не плакали Ц так он
душевно говорил. А когда он сказал, что, если я умный, я еще могу спастись,
Ц я нисколько в этом не сомневался, как не сомневался и в том, что я умный.

Ц Нам не так уж трудно найти твои следы, доказать, что ты воришка. Но это, к
онечно, канительно. Тебя придется держать взаперти, а это и тебе и мне непр
иятно. Значит, чтобы тебе было понятно, Ц ты малолетний преступник, у теб
я нет родителей, ясно? (Мне было ясно.) У нас есть тут кое-какие небольшие кр
ажи Ц некуда их девать. Чтобы мы могли, так сказать, поставить на них крес
т, ты возьмешь их себе, подпишешь, какая тебе разница? Мы от них, таким образ
ом, избавимся, а тебя, поскольку ты преступник малолетний и у тебя никого н
ет, ненадолго направят в детскую колонию, а оттуда на волю. У тебя все еще в
переди.
Все это было непонятно, но я согласился. А потом я очутился на скамье подсу
димых. Скамейка эта самая обыкновенная, деревянная, но сидеть на ней отвр
атительно. Ощущаешь себя как на сковородке. И оглянуться даже нет ни мале
йшего желания, хотя слышишь, что сидящим сзади весело: хихикают, жужжат.
Я не помню точно, как прошла эта процедура (все было в каком-то тумане), толь
ко помню, что какая-то молоденькая женщина, представитель отдела народн
ого образования, что-то теплое обо мне говорила и, во всяком случае, плохо
го мне не желала (за что ей спасибо! Если бы знала она, как я ей благодарен). П
отом мне разрешили говорить. Но мне меньше всего хотелось раскрывать рот
, да я и не знал, о чем в подобных случаях говорят. Подумал было рассказать, ч
то капитан обманул, но не рассказал: наверное, не поверили бы, и все бы толь
ко посмеялись, вот, мол, какой наивный дурак. Им и так всем было весело. Тогд
а один из трех, сидящих за судейским столом, начал что-то читать и читал оч
ень долго, из всего я понял только то, что меня присудили к шести годам зак
лючения в каких-то ИТЛ. Что это такое, не знаю, но узнаю наверняка.
После суда, когда меня привели в КПЗ (камера предварительного заключения
), я сделал последнюю попытку обрести свободу Ц заболел. То есть я лишь де
лал вид, что заболел.
Тюрьмы на острове Сааремаа нет, а КПЗ своей больницы не имеет. Значит, если
я заболею, меня положат в городскую больницу.
Вернувшись из зала суда, я упал на нары и ни с кем не говорил. Мне задавали в
опросы, что и как, сколько дали и так далее, Ц я молчал. Лежал как палка, смо
трел в потолок. Пролежал целый день, не ел, не говорил, мочился под себя. Аре
станты вызвали дежурного, сообщили: человек заболел. Дежурный даже не во
шел в камеру, сказал:
Ц Не помрет, видали мы их.
«Больной» пролежал второй день, не пил, не ел, не разговаривал, не шевелилс
я. Арестанты вызвали старшину. Он вошел в камеру, посмотрел на «больного»,
сказал:
Ц Не помрет, а помрет Ц похороним, Ц и ушел.
«Больной» пролежал третий день, не ел, не пил, не шевелился, не разговарива
л и страшно вонял. Товарищи укрыли его шубами, чтобы не вонял, а он все равн
о вонял. Тогда сокамерники вышли из терпения и забили по двери, требуя при
нять меры. Меры были приняты. Пришел доктор, залез на нары, послушал у боль
ного сердце; случайно он задел ногу, и тут больной закричал. Доктор еще раз
потрогал ногу, и опять больной закричал. Доктор уколол ногу иголкой Ц бо
льной молчал, он поднял ногу Ц больной кричал. Доктор сделал понимающее
лицо, сказал: «Ясно». И ушел.
Затем пришла «Скорая помощь», открылась дверь, и в камеру в сопровождени
и старшины вошли сестры, молоденькие, в белоснежных халатах. Они, как анге
лы небесные, окружили больного, подняли его своими нежными ручками, улож
или на носилки, вынесли в машину. И вот он в больнице. Его понесли в ванную, о
сторожно раздели, вымыли, переодели и понесли в палату.
Целых три недели пролежал я в больнице. Доктора не могли никак определит
ь, чем это я, собственно, болею. Созывались консилиумы, признавали разные б
олезни и наконец остановились на детском параличе. И правильно, почему б
ы мне не заболеть детским параличом?.. Потом жилось мне хорошо, поместили в
палату на четвертом этаже, кормили как на убой. Книги, радио, посещали мол
оденькие сестры, красивые, хиханьки, хаханьки, но… Мне-то нужна была свобо
да. А тут меня караулили сотрудники милиции. Один отдежурит восемь часов,
другой приходит, и так беспрерывно. К тому же, раз у меня паралич, пусть даж
е детский, я не имел права шевелить парализованными ногами и должен был л
ежать на спине.
Пролежал неделю Ц надоело, сказал доктору, что одна нога что-то начала че
саться, появилось ощущение. Тут уж медицина взялась за эту ногу: уколы, мас
сажи, компрессы… и, о чудо! Нога начала шевелиться. Другая еще нет, но одна
Ц да. Скоро я мог сидеть. Потом мне дали костыли и разрешили вставать. Так
я приобрел право шевелиться, не вызывая подозрений. Но куда девать милиц
ионеров? Им было весело дежурить: они читали мои книги, слушали радио, заиг
рывали с сестрами… Нет, решил я, так дело не пойдет, надо, чтобы вы спали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76