Все это так же в моде, как заочная дружба с женщинам
и посредством переписки, когда у наивных выманивают деньги или посылки,
а в благодарность над ними же насмехаются.
Один из таких донжуанов среди прочих показал и эту карточку, на обороте е
е на чистейшем эстонском языке было написано: другу Мартину от Эстер и та
к далее… Указывая на эту надпись, я спросил обладателя фото, где он познак
омился с этой женщиной. Не подозревая, что я эстонец, он понес чепуху. Тут я
порвал фото и сообщил, что думаю по этому поводу. Тогда вся эта свора напал
а на меня и произвела расправу.
После этого события я возненавидел окружавших меня, чувствовал себя чем
-то вроде белого слона среди папуасов и мечтал только об одном: уединитьс
я. Но куда? С утра до вечера я слонялся по зоне. Все меня раздражало, даже отк
азчики, эти лентяи и лодыри, которых отвращение к труду привело в заключе
ние, где они также из-за этого постоянно страдают, Ц даже эти человечишк
и меня раздражали. Я всех ненавидел. Ну и, разумеется, мне ответили тем же. М
еня стали сторониться, меня избегали, а многие попросту побаивались. В ду
ше творилось что-то скверное, что Ц я не понимал сам и до сих пор не понима
ю.
Избили меня здорово, и я заболел. Когда врачу колонии стало очевидно, что м
ое состояние становится все хуже, он отправил меня в Центральную больниц
у управления.

* * *

…Тишина. А все-таки приятно, когда тихо вокруг. Лишь изредка тихонько откр
ывается глазок в двери, тут же закрывается, и слышны осторожные шаги по ко
ридору. На время меня поместили в подвале, здесь, конечно, жилых камер нет,
только карцеры. И я нахожусь в карцере, так сказать, на общем положении, им
ею постель и все прочее. Но какое это блаженство Ц отдохнуть от жаргона, м
ата, от охранников, которым не спалось, когда я был в зоне… Здесь не нужно з
аставлять себя с кем-то говорить, здесь можно думать, спать, читать, писат
ь и можно мыть свою камеру хоть каждый день, и воздух чистый, некому отравл
ять его вонючей копотью от махры.
Может, я не совсем прав по отношению к людям, но я устал от них. Это чувство м
ожно сравнить с ощущением человека, вынужденного годами жить при ярком э
лектрическом освещении. Вот она горит и горит, эта лампа, и днем и ночью, ес
ть надо при ней, спать тоже… И возненавидит человек лампу эту, свет. Хоть б
ы раз стало темно, мечтает он. Так и со мной. В плотном окружении людей я меч
тал хотя бы немного побыть один.
Конечно, я никогда не считался с людьми, я, собственно, и не встречал насто
ящих людей, а если и встречал, то это были мгновенные, мимолетные встречи.
Я привык в людях, в большинстве, видеть врагов, и это мне сейчас здорово ме
шает, потому что такое отношение въелось в меня настолько глубоко, что да
же когда я понимаю, что поступаю глупо, не могу побороть себя, хотя после м
не бывает плохо и я чувствую себя как никогда одиноким. Вот если бы люди, м
огли не замечать этого… Но они не знают, что я способен на раскаяние, да и у
ж, конечно, по мне это не видно… А годы все шли, уже настал 1958-й.
Больница была большая, в ней работали вольнонаемные медицинские работн
ики. Ну и, конечно, сестры… Повеяло чем-то давно забытым, проснулись какие-
то схороненные инстинкты, чувства. Я ощущал дыхание свободы, которая был
а где-то рядом и в то же время далеко, недосягаема. Страшно хотелось приоб
рести свободу сразу, сейчас… Но я был болен, я был никто, ничто, и свобода бы
ла недосягаема, и сестры эти, призраки свободы, искушение, соблазн… Тут я с
дался.
Когда пришел в сознание и увидел вокруг себя людей в белом одеянии, много
белых людей, я понял, что и это мне не удалось, что меня каким-то чудом спасл
и, и покрыл этих людей черным матом. Это был совсем слабый мат, потому что п
отерял я три литра крови и совершенно обессилел. Потом, когда все было зак
ончено, меня привязали за руки к кровати и держали до тех пор, пока не увер
ились в том, что мне уже стыдно.
Целых полгода лечили, уколы разные и все прочее, я выздоровел. Медленно, оч
ень медленно тогда возвращалась ко мне жизнь. Врачи не отходили от моей п
остели, и не отходил Вах-Вах. Даже не знаю, кому я больше обязан своим выздо
ровлением Ц науке ли медицинской, врачам или ему, этому усатому длиннон
осому осетину по прозвищу Вах-Вах. У него и имя есть Ц Арсен. Впрочем, проз
вище это ему досталось здесь, в больнице, из-за одного немного смешного сл
учая. Дело в том, что Вах-Вах поступил в больницу с язвой, а в один день вмес
те с ним поступил хохол Иван Кандыбенко с геморроем. Они попали в одну пал
ату, и тут их перепутал санитар. Он из-за усов их перепутал. Усы Ивана огнен
но-рыжие, у Арсена же, как у большинства кавказцев, черные. Понадобилось в
рачу Александру Андреевичу, хирургу, обследовать больного, поступившег
о с геморроем. Он приказывает медбрату вызвать из палаты больного, то ест
ь Ивана Кандыбенко. Но медбрат куда-то очень спешил и перепоручил эта дел
о санитару. Только он забыл фамилию и, махнув рукой, сказал: «…Ну того, с уса
ми позови».
Пошел санитар Гаврилка и немного погодя Привел Арсена. Александр Андрее
вич в лицо больного не знал и, думая, что перед ним Кандыбенко, уже надевая
на руку перчатку, приказал ему спустить кальсоны и нагнуться в положение
буквы Г. Вот тут у Арсена и вырвалось это испуганное: «Вах! Вах!», Ц которо
е заставило Гаврилку удрать из процедурной с коликами в животе. После эт
ого имя Арсена все будто забыли, его заменило прозвище Вах-Вах.
Да, он, Вах-Вах этот, не отходил от моей постели, и врачи были вынуждены впос
ледствии переселить его в мою палату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76