Закроюсь и спокойно поработаю. Вошел в хату, поздоровался.
— Может, вы с дороги отдохнете? — вежливо предложила хозяйка.— Умывайтесь, а я вам постель приготовлю.
Умылся и бросился в чистенькую постель. Лег, начал дремать, а симпатичная хозяйка и спрашивает;
— Может, вам в головах низко?
— Вроде,— говорю,— ничего.
— Не говорите, вижу, низко. Давайте я вам вот эту мягонькую подушечку подложу.
Заботливая хозяйка здоровенную пуховую подушку подсунула.
Положил я голову и завертелся — высоко! Мария Ивановна (так звали и именовали радушную хозяйку) сразу приметила.
— Правда ваша —высоко! Вот я вам поменьше подушечку подложу.
Морока с подушками не скоро закончилась. Слышу, хорошая Мария Ивановна вышла во двор и громко, радостно оповестила:
— У меня!.. Ей-богу, у меня остановился! Уже и лег уже и дремлет... Приходите!..
После этого вошла в хату, тихонько подступила ко мне и так же тихонько спросила:
— А может, вам подушки и под бока подложить? Вот давайте подложу! Я знаю — полежишь на мягоньком, то и работаешь добренько. Поднимитесь!
Разве станешь вежливой хозяйке перечить,— поднялся.
Потом снова начал дремать. Мария Ивановна, дай боже ей здоровья, предупредила:
— Подождите, не засыпайте! Я возьму рушничок мух повыгоняю. Вы только посмотрите, на богородицу — и на ту, распроклятые, понасели!
Выгнала Мария Ивановна мух и вышла во двор. Немного погодя снова входит.
— Извините! Ну, бегут, ну, спрашивают: будете вы картины рисовать или книги писать? Так я за этими разговорами и забыла спросить: вам радио выключить или пусть поет?
— Не возражаю, выключите.
Прошла минута, может, две, может, пять.
— А может, пусть поет? Хорошую же песню передают: «Ой, у луз1, та ще й при березь..»
— Пусть,— говорю,— поет.
Сколько пело радио, не припомню,— в сон здорово ударило. Разбудило легонькое подергивание. Будила Мария Ивановна.
— Стояла я у порога да и подумала: человек с дороги... уморился... А сон — все-таки сон! Пожалуй, я выключу радио.
Выключила Мария Ивановна радио и быстренько выбежала из хаты: чего-то куры закричали. Вбегает:
— Ой, горюшко! Взбесилась наседка — на петуха села! Чтобы ей в борще свариться! Забила мне голову, и я только теперь разглядела — ставни не закрыты! Как вам лучше — закрыть или пусть светло будет?
Закрыла Мария Ивановна ставни, через минуту-другую — грох-грох-грох...
— Вы спите или не спите? Вы как скажете — отвязать пса или пусть на цепи сидит? А то он, извините, воет и воет... Словно нанялся! Гав и гав над душой...
Наступила тишина, но ненадолго. Разговорчивая Мария Ивановна под самые окна позвала еще более говорливую куму:
— Кума!.. Бежите, как будто кто вас в шею гонит, Заходите.
— Да захожу. Здравствуйте! — Здравствуйте! Садитесь. —- Да сажусь. Звали?
— Звала ж... Слыхали ж... Приехал же!. — Говорите скорее, кто приехал,
— Описыватель природы.
— Да неужели?.. Как же ему, голубчику, подсказать, как же ему, дорогому, нашептать — пусть опишет нашу природу!
— Какую нашу природу?
— Да вы, кума, не на нашей улице, что ли, живете? Вот наклонитесь, я вам на ухо шепну. Только, кума, упаси вас боже, никому ни слова!
— Да что вы, кума, и пара изо рта не выпущу. Шепчите!
Шептала кума так, что на соседней улице было слышно.
— Вчера, в субботу, смотрю — Одарка по моим огородам бежит. «Куда ты, спрашиваю, так поздно бежишь? Ведь уже все петухи уселись «а насест!» —«Бегу,— говорит,— посмотреть, не рвет ли кто-нибудь огурчиков». Кому ты, думаю, глаза замазываешь? Кого ты учишь? Знаем, какого огурчика ты ищешь!
— А кого же она искала?
— Такое, ей-богу, скажете,— кого? Федора! Тракториста Федьку Пивненка...
— Эту историю, кума, я от вас третьей слышу. Так ведь Федор же неженатый, а Одарка незамужняя. Может, они и поженятся?
— Поженятся или не поженятся, а описать надо. Пусть по ночам не бродят. Пускай по моей капусте не ходят, пускай мою картошку не вытаптывают. Я и в колхоз на работу не ходила да все садила, полола, присматривала... Нагнитесь еще, кума!
Мария Ивановна, очевидно, наклонилась.
— Слышите, говорили, чертей нет, а они объявились,
— Где? Господь с вами!
— Да где же — у меня в жите! Посеяла я жито—полоса от хаты и до самых верб тянется. Смотришь, мешка четыре-пять и будет в запасе. Когда еще там будут давать в колхозе, а то свое... Оно, кума, и то взять: поедешь на базар, то утку продашь, то гуску, то курицу!.. Ей-богу, трижды ездила, пока двух поросят продала. То я поеду, то старик. А поехал на базар — вот вам и нет трудодня. Родной кум Петро, вы же его знаете, загордился— как попал в правление и совесть потерял. Я спрашиваю его: «Бегала на свеклу? Бегала! Дважды бегала и на кукурузу. Так что же у вас, говорю, кум, рука отсох нет, если вы куме и добавите деньков сорок — пятьдесят? Они же не ваши, они же колхозные». Молчит, не добавляет. А придавит горе — кто спасал? Кума! Прибежит, дрожит: «Помираю! Спаси душу! Налей стаканчик!» Что поделаешь — спасаю. Помогаю. Она ведь у меня удается такой кипучей, такой жгучей! Мертвым будешь — ей-богу, оживешь!
Слушайте дальше. Поднялась я сегодня спозаранку скотину поить. У меня же, слава богу, и корова хорошая, и телка в добром теле, и теленочек подходященький, и свинья хорошая, и кабан на сало просится. Будем на вторую пречистую колоть. Но те, очень сознательные, меня часто упрекают: «Виндивидуалистка! — говорят.— Стадо какое дома развела!» Чертей вам, говорю, в пуп! Попробуйте управиться! Хоть разорвись! Только и знаешь: тому есть дай, того напои...
Так вот, я подвела корову к корыту — глядь! — мое жито колышется, мое жито шатается... Кого это, думаю, черти в моей ржи водят?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80